— Начнем все с самого начала.
— Начало здесь?
— О да. Только скорее, скорее.
Ночью она лежала, свернувшись калачиком, нежно терлась головой о его грудь, потом легла повыше, обняла его, поцеловала в губы и сказала:
— Ты такой славный и послушный, когда, спишь, и ты все не просыпался и не просыпался. Как было хорошо. Ты был такой послушный. Ты думал, это сон? Не просыпайся. Я попробую заснуть, но если не смогу, тогда держись. Твоя женщина не спит. Она позаботится о тебе. А ты спи и помни, что я здесь. Пожалуйста, спи.
Утром, когда он проснулся, его женщина была рядом, и он посмотрел на ее красивое тело, смуглые, как вощеное дерево, плечи и шею и рыжую головку, напоминавшую маленького зверька, и наклонился к ней и поцеловал в лоб, чувствуя губами ее волосы, а потом в глаза и очень нежно в губы.
— Я сплю.
— Я тоже спал.
— Знаю. Потрогай, как чудесно. Всю ночь мне было хорошо и непривычно.
— Ничего непривычного.
— Пусть будет, как ты хочешь. Мы так подходим друг другу. Давай поспим вместе.
— Хочешь спать?
— Только вместе.
— Попробую.
— Спишь?
— Нет.
— Пожалуйста, постарайся.
— Стараюсь.
— Тогда закрой глаза. Как же можно заснуть с открытыми глазами?
— Мне нравится смотреть на тебя по утрам. Утром все кажется новым и необычным.
— Правда, я здорово придумала?
— Не разговаривай.
— Это единственный способ продлить удовольствие. Мне хорошо. Ты догадался? Конечно, ты догадался. Послушай, послушай, послушай, как бьются наши сердца, как одно, только это имеет значение, а мы не в счет, это так чудесно и хорошо, так хорошо и чудесно…
Она вернулась в большую комнату, подошла к зеркалу и, критически глядя на себя, расчесала волосы.
— Давай позавтракаем в постели, — сказала она. Закажем шампанское, если это не слишком безнравственно? В баре было два хороших сорта — лансонское и «Перье-Жуэ». Можно, я позвоню?
— Да, — сказал он и пошел в душ. Перед тем как открыть кран, он услышал, как она говорит что-то по телефону.
Когда он вошел, она чинно сидела в постели, опершись спиной на две аккуратно взбитые подушки, и еще две подушки лежали в изголовье кровати для него.
— Ничего, что я с мокрой головой?
— Она чуть влажная. Ты же вытерла волосы полотенцем.
— Хочешь, я укорочу их спереди еще? Я могу сделать это сама. Или ты поможешь.
— Мне больше нравилось, когда они закрывали тебе глаза.
— Может быть, они отрастут, — сказала она. — Кто знает? Глядишь, и нам наскучат классические формы. А сегодня будем на пляже весь день. Заберемся подальше и, когда все уйдут обедать, позагораем как следует, а потом, как проголодаемся, поедем в Сан-Жан в баскский бар. Но сначала на пляж. Нам это просто необходимо.
— Хорошо.
Дэвид пододвинул поближе стул и взял ее за руки. Она подняла на него глаза и сказала:
— Два дня назад я все поняла, а потом из-за абсента все перевернулось в голове.
— Знаю, — сказал Дэвид. — Ты не виновата.
— Но с этими газетными вырезками я обидела тебя.
— Нет, — сказал он. — Ты хотела, но у тебя не получилось.
— Прости меня, Дэвид. Пожалуйста, верь мне.
— Все мы не ангелы. Ты же не нарочно.
— Нет, — сказала она и покачала головой.
— Все хорошо, — сказал Дэвид. — Не плачь. Все хорошо.
— Я никогда не плачу, — сказала она. — Но не могу сдержаться.
— Я понимаю, и ты прекрасна, когда плачешь.
— Нет. Не говори так. Я раньше не плакала, да?
— Никогда.
— Ты не против, если мы проведем здесь еще два дня и позагораем? Мы ведь почти не купались, и будет глупо уехать отсюда и даже не искупаться. А куда поедем потом? Мы еще не решили? Придумаем вечером или завтра утром. Куда бы ты хотел?
— Нам везде будет хорошо, — сказал Дэвид.
— Может быть, так и сделаем.
— Мест хватит.
— Хорошо быть одним, правда? Я все упакую как следует.
— А что нам нужно? Сложить туалетные принадлежности и два рюкзака.
— Уедем утром, если хочешь. Я не хочу мешать тебе.
В дверь постучали.
— «Перье-Жуэ» не осталось, мадам, — сказал официант, — я принес лансонское.
Она перестала плакать, но Дэвид еще держал ее руки в своих.
— Я все понимаю, — сказал он.
Глава шестая
Утро они провели в музее «Прадо» и теперь сидели в прохладе старинного ресторанчика, в доме с толстыми каменными стенами. Вдоль стен стояли бочонки с вином. Столы были старинные, тяжелые, а стулья — истертые. Свет проникал через дверь. Официант принес два стакана лансанильского вина, привезенного из южных долин, что неподалеку от Кадиса, тонко нарезанный jambon serrano,8 для приготовления которого свиней откармливают желудями, ярко-красные острые колбаски и какие-то еще более острые, темного цвета, колбаски из городка Вик с анчоусами, чесноком, вымоченными в чесноке оливками и зеленью. Они съели все и запили легким вином с привкусом ореха.
На столе перед Кэтрин лежал учебник испанского языка в зеленой обложке, а перед Дэвидом — стопка утренних газет. День был жарким, но в старинном здании было прохладно.
— Вам подать gazpacho9? — спросил официант и подлил им еще вина. Это был совсем пожилой человек.
— Думаете, сеньорите понравится?
— Проверьте, — мрачно сказал официант, точно речь шла о кобыле.
Блюдо подали в большой миске. Хрустящие кусочки огурца, помидоры, чесночный хлеб, зеленый и красный перец и лед плавали в приправленной перцем жидкости, похожей на смесь растительного масла с уксусом.
— Это же овощной суп, — сказала Кэтрин. — Как вкусно!
— Это gazpacho, — сказал официант.
Они выпили вальдепеньясского вина, которое быстро пьянило после лансанильского, временно нейтрализованного gazpacho. Все вместе ударило в голову.
— Что это за вино? — спросила Кэтрин.
— Африканское, — сказал Дэвид.
— Недаром говорят, Африка начинается за Пиренеями, — сказала Кэтрин. — Помню, я поразилась, услышав это впервые.
— Сказать легко, — сказал Дэвид. — На самом деле все не так просто. Пей вино.
— Откуда же мне знать, где начинается Африка, если я никогда не была там? Все так и норовят тебя надуть.
— Не сомневайся. Африку видно сразу.
— Уж Страна-то Басков точно не похожа на Африку, во всяком случае, как я ее себе представляю.
— Астурия и Галисия тоже не похожи, но чем дальше от побережья, тем больше это напоминает Африку.
— А почему никто никогда не писал эту страну? — спросила Кэтрин. — На всех картинах только Эскориал на фоне гор.
— Вокруг сплошь одни горы, — сказал Дэвид. — Никто не хотел покупать картины Кастилии, такой, как ты ее видела. Здесь не было пейзажистов. А художники писали только то, что им заказывали.
— Кроме «Толедо» Эль Греко. Ужасно, такая прекрасная страна, и не нашлось хороших художников написать ее, — сказала Кэтрин.
— Возьмем что-нибудь после супа? — спросил Дэвид.
К ним подошел хозяин ресторанчика, грузный, с квадратным лицом, коротышка средних лет.
— Он хочет, чтобы мы взяли что-нибудь мясное.
— Hay solomillio muy bueno,10 — настаивал хозяин.
— Нет, спасибо, — сказала Кэтрин. — Только салат.
— Ладно, хотя бы выпейте немного, — сказал хозяин и, открыв кран бочонка, стоявшего за стойкой бара, наполнил кувшин.
— Пожалуй, мне не надо пить, — сказала Кэтрин. — Прости, я так разболталась. Извини, если наговорила глупостей. Вот так всегда.
— Ты очень интересно рассуждаешь, особенно для такого жаркого дня. Вино развязало тебе язычок?
— Но совсем не так, как после абсента, — сказала Кэтрин. — Ничего опасного. Я начала новую, добропорядочную, жизнь и теперь читаю, стараюсь познать окружающий мир и поменьше думать о себе, и я попытаюсь так держать, но вряд ли нам следует оставаться в городе в такое время года. Может быть, уедем? По дороге я видела столько прекрасного и хотела бы все нарисовать, но я не рисую и никогда не умела. А еще не знаю, столько интересного я могла бы писать, но даже письма у меня толком не получаются. До приезда в эту страну я и не думала стать художницей или начать писать. А теперь меня точно гложет что-то, и я ничего не могу поделать.