Леона встала.
— Несколько минут отдыха — это здорово. Спасибо, Теренс. А теперь мне нужно заканчивать с ужином. Дунканы придут с минуты на минуту.
Лейтенант Маршалл одной рукой держал дочь, а другой обнимал жену.
— Я люблю тебя, — сказал он.
— Кого из нас?
— Обеих. И Терри тоже. — Он кивнул в сторону соседней комнаты. — Спит?
— Может и нет. — Леона наклонилась к ребёнку и сделала гримаску, которую тот оценил. Затем она крепко и тепло прижалась губами к губам мужа. — Мне повезло, — проговорила она.
Пока Леона деловито суетилась на кухне, Теренс Маршалл собирал на поднос виски, содовую и стаканы. Он взглянул на часы и на дверь, а затем на минутку устроился с последним томом переводов Дадли Фиттса[1] из “Греческой антологии”[2]. Время от времени он сверялся с потёртым изданием оригинала и с удовольствием кивал, возвращаясь к переводу.
Прогуливавшемуся по прохладным оксфордским улочкам за счёт стипендии Родса Маршаллу приятно было размышлять о дальнейшей научной жизни — созерцании целомудренной и упорядоченной красоты, суровой строгости и бесконечной гибкости учёного ума. Затем было случайное знакомство с юным Саути и, через помощника комиссара Саути, с методичными чудесами Скотленд-Ярда.
Тогда он понял, что именно полицейская работа, столь проклинаемая и презираемая обывателем, являет единственную безупречную карьеру для личности, сочетающей добрую волю, хорошо тренированный ум и тело, уже два года подряд приносившее ему всеамериканские почести. И он преуспел в этой карьеру, хотя и лишь благодаря тому, что старался, насколько возможно, держать в секрете свои ум и добрую волю. Если бы кто-нибудь из ребят видел его сейчас, с глазами, бегущими вдоль греческого минускула, и губами, изгибающимися в тихом удовлетворении, то хаоса не предотвратило бы ничто, кроме страха перед его спортивным мастерством.
Раздался звонок в дверь, и он отложил “Греческую антологию”.
— Буду через минуту, — крикнула из кухни Леона.
Лейтенант Маршалл открыл дверь Дунканам. Он познакомился с ними на деле Харригана (том самом деле “Девятью девять”, когда и происходили “самые жуткие вещи”, а сам он познакомился с удивительной монахиней, чьё имя дал своей дочери), и их нерешительный и запутанный роман составил единственную ноту счастья в тех крутившихся вокруг убийства событиях.
Шесть месяцев брака изменили их. Конча (Мария де ла Консепсьон, согласно полному имени, данному ей матерью-испанкой) была уже не запуганным, бредущим наощупь ребёнком, а молодой женщиной, впервые начинавшей ощущать уверенность в своём месте в жизни. А Мэтт Дункан утрачивал свою горькую обидчивость и постепенно становился готовым признать, что люди действительно могут испытывать к нему приязнь и даже желать добра.
— Прости, мы опоздали, — сказал Мэтт. — Веришь или нет, мы ждали трамвай.
Конча кивнула.
— А у нас, согласно новейшей статистике, самый холодный район Лос-Анджелеса, чтобы этим заниматься. Я замёрзла.
— Пока тебе не исполнился двадцать один, — сказал лейтенант Маршалл, — я жестоко нарушаю закон Калифорнии, давая тебе выпить; но сейчас это необходимо в медицинских целях. Не думаю, что заявлю на себя сам.
Конча отдала хозяину дома пальто и приняла бокал.
— Если бы только у нас была машина… — пробормотала она.
Мэтт Дункан быстро осушил свой бокал и вновь его наполнил.
— Если Стюарту понравится роман, над которым я работаю, посмотрим, что можно будет предпринять. Но если мы вступим в войну, Бог знает, будут ли продавать машины. Да и романы.
— Если? — тихо проговорил Маршалл.
— Только я не понимаю, — настаивала Конча, — зачем ждать всего этого старья. Если бы ты только…
Мэтт поставил бокал.
— Слушай. Давай не будем опять начинать.
— Я только сказала…
— Проехали.
Маршалл ухмыльнулся.
— Дети!.. — укоризненно проговорил он.
Мэтт Дункан повернулся к нему.
— Теренс, мне нравится трогательная история твоего брака. Арестовать девушку в ходе полицейского рейда на бурлеск-шоу и сделать ей предложение, пока она отбывает срок. Ты достаточно умён, чтобы жениться на женщине без гроша за душой.
— Не знаю. Уверен, ни Терри, ни Урсула не возражали бы иметь мать — богатую наследницу.
— И это не моё, — спорила Конча. — Теперь это наше, и почему бы тебе не купить на это машину, если ты хочешь…
— Мэри! — голос Мэтта звучал тихо и мрачно.
Конча вздрогнула.
— Вам придётся защитить меня, лейтенант. Он никогда не называет меня настоящим именем, если только не гневается.
1
Дадли Фиттс (1903–1968) — американский поэт и переводчик, преимущественно известный переводами древнегреческой драматургии.
2
Собрание древнегреческих и византийских стихов, преимущественно, эпиграмм. Современные издания основаны на двух византийских рукописях — т. н. “Палатинской антологии” 10 века и антологии Максима Плануда, составленной в 14 веке.