Оглядев меня, Андронов спросил:
-- О Демушкине печетесь? Придет время, потренируется еще. Сегодня, вы знаете, не обычная тренировка...
У меня все закипело внутри, с языка готовы были слететь слова о формализме, как вдруг полковник, подняв левую бровь, сказал:
-- Перваков, по-моему, дело говорит. Кого обманывать собираетесь? Молодых операторов по реальным самолетам еще ни разу не тренировали: видел ваш отчет. Промашку даете.
У Андронова лицо приняло знакомое выражение: опять, мол, эти осложнения, лезете, куда вас не просят! Он поднял на меня взгляд, со смиренной покорностью сказал:
-- Ладно, Перваков, действуйте.
И снова шли цели. Экраны передо мной дышали словно живые. Белые пятна -- отметки целей -- ползли по их звездному полю. Одну цель уже "обстреляли": отметка ее у нижнего среза экрана должна была сейчас скрыться в белой молочной полоске отражений от низких предметов на земле -местников. Как ни храбрился я, как ни старался быть равнодушным, во мне жило беспокойное ожидание -- не подведут ли молодые? Теперь, после "обстрела" первой цели, я повеселел. На месте широкой спины Скибы, закрывавшей обычно почти весь шкаф, различались узкие плечи Демушкина, непокорный вихор на макушке. Лица его не было видно, но в упругой фигуре солдата, отклонившейся на пружинную спинку железного стула, в руках, сжавших штурвал, еще не чувствовалось устоявшейся уверенности. Скиба был рядом, -- должно быть он беспокоился сейчас не меньше, чем сам Демушкин.
Вторая цель шла на большой высоте, ее отметка глубоко пульсировала. Я внимательно следил за целью. Майор Климцов с особым ударением объявил: "Цель особо важная", и Андронов уже в который раз, отрываясь от ВИКО, со скрытым волнением в голосе предупреждал:
-- Следите за целью внимательно!
В кабине царили сумрак и напряженная тишина, мягко и ровно гудел вытяжной вентилятор. И хотя мы снова "обстреливали" цели, но теперь, после утреннего события, я чувствовал: и молодые операторы работали иначе --внимательно и очень тщательно. Им, возможно, тоже стал понятен этот вывод, который высказал полковник: неизвестно, когда для нас тренировка может превратиться в выполнение боевой задачи...
Цель сопровождали в автоматическом режиме. Я следил за маленькой отметкой. Сейчас цель дойдет до той незримой черты, откуда ее путь -- только к смерти: по команде Андронова нажму кнопку -- и неумолимая ракета взметнется с пусковой установки... Но вместо этого подполковник приказал проинформировать всех об обстановке.
-- Внимание по кабинам! Сопровождаем особо важную цель, -- успел произнести я в микрофон, как вдруг увидел: у шкафа, за которым сидел Демушкин, что-то произошло. Я еще не знал, что случилось, но сердцем почувствовал -- плохое. Оператор зачем-то метнулся к шкафу, пытался что-то делать, нервно вцепившись в штурвал. Долетел взволнованный шепот Скибы: "Докладывай!"
-- Срыв сопровождения.
Вот оно! Неуверенный, прерывистый голос Демушкина резанул по нервам...
Над ухом -- полушепот Андронова:
-- Плоды торопливости вашей, Перваков...
Приказав сержанту Коняеву занять мое место, бросился к шкафу, успев заметить и строго насупленное лицо подполковника, и загадочную улыбку майора, приехавшего вместе с командиром полка. Он быстро делал пометки в своем блокноте. Я вмиг был возле Демушкина, и одновременно с этим на непривычно высокой радостной ноте солдат доложил:
-- Есть сопровождение!
Я не поверил своим ушам. Наклонившись через плечо Демушкина, смотрел на экран, и на моем языке так и застыл, не сорвавшись, гневный вопрос: "Что случилось?" Небольшая пульсирующая отметка, будто приклеенная, находилась строго в перекрестии линий на экране.
-- Добре сработал, добре, -- жарко шептал Скиба.
Потом еще летели цели. Я стоял за спиной Демушкина, следил за каждым его движением. В голове билась радостно-злая, обращенная почему-то к посреднику мысль: "Рано, товарищ майор, вы схватились за блокнот, рано! Это -- победа Демушкина, победа человека над самим собой, над страшным наследием прошлой войны!" Кажется, на душе у меня впервые за эти дни было радостно, точно сделал большое дело -- снес на плечах глыбу или сдвинул гору. Хотя кому теперь нужна эта победа? Одному Демушкину...
Потом мы с майором Климцовым составляли отчетные документы по тренировке: схему налета целей и карточки "стрельбы". С нас даже потребовали письменный отчет о поведении "гостя".
Уходил с позиции поздно.
В голове смутно и беспокойно теснились все события и впечатления дня.
Да, сегодня Демушкин стал оператором, принял крещение. В другое время твоей радости, Перваков, не было бы конца. Неужели Буланкин ничего не поймет из сегодняшних событий, не поймет, что корень зла в этой "черной силе"? Она и в моих бедах -- корень. Что ж, мало прожито, но много пережито. И этому радуйся, любуйся на развалины своих воздушных замков. Начать сначала?.. Но кому удавалось такое!..
На этот раз наша ленинская комната, превращенная в зал суда, еле вместила всех офицеров. Сюда съехались представители от каждого подразделения и офицеры штаба полка. Сидели плотно, в комнате стояла духота, хотя все форточки были распахнуты настежь. Многих офицеров я знал --встречались на разных совещаниях, сборах -- и отводил глаза.
У меня было скверное состояние: тошнило и скребло. Теперь ясно: Андронову обязан тем, что не сидел рядом с Буланкиным впереди всех, на табуретке. И все-таки испытывал такое состояние, будто судили и меня, и вовсе не потому, что фамилия моя все время упоминалась майором --председателем -- и Буланкиным. Какая уж там "своя, особая" дорога? Самая заурядная, порочная. Собирался уйти чистым, хотя и побитым несчастливцем, хотел унести гордо свой позор. Думал, долго в дивизионе будут помнить, вздыхать и сожалеть обо мне. Будет раздаваться "плач Ярославны". Пустая самонадеянность! Докатился, как говорит председатель суда, до "соучастия в пожаре". Все правильно. Не хватило мужества в критическую минуту, не удержал Буланкина, испугался скандала, просто струсил...
Потом зачитали решение. Я не видел лица Буланкина: сам стоял не поднимая головы. "Ходатайствовать об увольнении из армии..." Желанная развязка. Но, судя по всему, и он не скажет сейчас, что "порочность средств исправлена чистотою цели".
После окончания суда я вышел из казармы. Офицеры устраивались в автобусах и машинах, стоявших возле казармы, шутили, беззаботно зубоскалили. Сейчас они разъедутся, и все пойдет своим чередом. И весь этот суд с Буланкиным для них, похоже, был только тем, чем выглядит небольшой камень на пути машины: помеха секундная, отвернул, а дальше опять ровная дорога...
Ощущение одиночества и ненужности подступило с новой силой. Идти к себе в пустую комнату, ложиться во всем одеянии на кровать? Или опять в тайгу? За последние дни она стала для меня вторым домом: уходил далеко, забирался в густую чащу, в бурелом. Сумрачный свет, знобкая сырость, пугливо-неспокойная тишина просыпающегося от зимней спячки леса влекли меня сюда. Прислонялся к вековым стволам сосен, литым из бронзы, но уже от времени почерневшим, потрескавшимся, словно в заживших язвах, и подолгу стоял без движения, вслушиваясь в тишину, треск сучьев, телеграфное тревожное гудение стволов.
Не заметил, когда рядом оказался майор Молозов. Скорее всего, это произошло не случайно: он догнал меня. Агитировать начнет? Несколько шагов он шел молча -- не решался начинать.
-- Говорят: ищи добра, а худо и само придет. Осудили человека, а ведь это не выигрыш наш -- совсем наоборот... Как вы думаете, Константин Иванович?
Сказал в раздумье: видно, тоже находился под впечатлением происшедшего. "Хочет, чтоб я дал оценку, понимаю ли, что фактически судили не только Буланкина!" В темноте нельзя было различить его лица. Я решил промолчать, оставить его вопрос без ответа. Но Молозов, очевидно, не придал значения моему молчанию, с сожалением вздохнул:
-- Двойку с минусом поставить нам за работу -- много. Вот уж поистине: семь раз упадешь -- восемь раз встанешь.