5.
Начиналась зима, но снега все не было. Теперь они жили преимущественно вместе в его комнатах. В этом не было чуда. Познание друг друга касается множества неважных и служебных моментов, проблем, досадных уязвимостей. Им хватало ума не ожидать от этого познания чудес. На первых порах довольно было отдельных радостей: ему -- ее голых по плечи рук в проеме входной двери, на пересечении пасмурной синевы и душного света лампочки, домашней одежды, в которой она выходила во двор и входила, омытая серым ветром, в тепло. Того, как чужой, молодой жизнью наполнился дом, как чужая, молодая, сильная жизнь прикасается изнутри к его стенам. Чуждость давала чувство новизны, радовала, волновала.
Снега же не было. Они иногда читали вслух книги. Текст, сухой текст, читаемый сухим голосом, давал комнате новую перспективу, давал общую сказку, они любили это. "Снегом уже вторую неделю полны тучи через край, мраком чреват воздух. Когда же он, чародей, обведший все колдовскими кругами..." -- читал он, и, странно, книга о детстве, о снеге, о восприятии ребенка звучала как утешение, как будто бы она была о том, чего нет у них и по чему они тоскуют.
-- Будем детьми, -- говорили они, -- благо, мы можем это себе позволить. Разделим это новое детство друг с другом, поскольку ведь больше никому мы не нужны в этом... -- тут свет проектора попал ей в глаза, она остановилась, откашлялась и выговорила: -- в этом... в этом ка-че-стве.
Но детство у них было разное, не все бывало им взаимно понятно. Например, она никогда не видела пустоту его комнат, у нее не бывало ощущения, что за комнатой -- еще пустые комнаты, огромный холодный пустой дом, с какими-то переходами, котельными, полуподвалами, целое пустое учреждение, и неуютно жить в маленьком обжитом его участке. Слова "будем детьми" странно гибельно звучали вблизи чуждых, гулких пустот.
6.
Он представил себе, или, наверно, ему снилось: они открыли загороженную шкафом дверь и пошли на пустовавшую "хозяйскую половину", но это уже не хозяйская половина, а что-то гораздо большее. Какой-то ангар, в нем рельсы, какая-то холодная копоть, печь. И почему-то они ищут жилье, ищут себе новый угол, который бы им обжить. В верхних этажах контора. Деревянные полы. Галерея кабинетов, комнаток, и угловая, хорошая, светлая с двумя окнами на разные стороны, а за ними сирень. И в ней огромная кровать, и тепло, и как-то по-старинному, по-городскому сентиментально, как в конце сентиментальной книжки, несколько безнадежно сентиментально, и светлый, городской, сиреневый вечер а окнами. Но коридор, который ведет в это крыло, очень узкий. На пути обратно он еще уже, надо пролезать под какими-то перекрытиями, это становится даже страшно, и он понимает: каждый раз так ходить домой будет невозможно.
Она же читает вслух: "Мортира стала поперек комнаты, вся комната стала мортирная".
В конце ноября они собрались устроить небольшой поход через лес по пути в дачный поселок, в гости к знакомым. В поселок вела дорога, но они решили идти по лесу, разведать путь через болотистую низину, овраги и холмы на противоположной ее стороне. Может быть, они решили добраться до того леса, за черной кромкой которого, они оба помнили, так странно горела желтая осенняя заря. До темноты они намеревались пересечь заболоченный ручей и подняться на возвышенность на его противоположном, крутом берегу. Оттуда до дачного поселка оставалось лишь несколько километров.
II
1.
Есть несколько слоев. Есть уровень верхний, абстрактный, сюжетный, его надо охватить, чтоб получилась целостность, как в романах. На этом уровне, как молнии, или как потоки воды на сухом асфальте, прочерчиваются нити. Хозяйка выполоскала белье и вылила ведро на горячий летний асфальт. Вода, смочила пыль, пробудила запах и жизнь, стала прокладывать себе путь вниз. Впереди большой двор, можно наблюдать, как выявляется, рисуется сеть оптимальных, кратчайших путей. На переднем крае вода скопилась лужицей, как головастик, поверхность натянулась, пробует периферию, смачивает жаркую пыль, прокладывает канал. В лужице, в некоем ее фокусе, ближе к переднему краю, как ядро в сперматозоиде, плавает скопление соринок, семян, позднего тополиного пуха. Оно -- не причина продвижения, но верный его признак, оно всегда там, где будет сделан следующий шаг. Сзади прибывает понемногу новая вода, натяжение не ослабевает, головная лужица движется вперед. Так же прокладывает себе путь через воздух молния или электрическая искра.
Подросток в тени черешни лениво смотрит на асфальт, лениво сочувствует воде, лениво думает: куда она достигнет, пока питающий ее ослабевающий поток не иссяк. Есть верхний, абстрактный уровень. На этом верхнем уровне проба за пробой прочерчиваются и складываются судьбы.
Прочертив извилистую линию почти через весь двор, головная лужица замедляет движение. Приток воды ослабевает, прорывы почти не происходят, вода движется теперь не шагами, а равномерно впитывается в пыль, лужица становится широкой и мелкой. Но тут хозяйка выплескивает новое ведро. Элементарность, чистота эксперимента нарушена. На передний край поступит свежая вода, движение продолжится. Подросток, преодолевая жару, лень и астенические мушки в глазах, встает с лавки и идет через залитый солнцем асфальт. Его белая майка, как и развешенные белые пеленки, ослеплена, перегружена, засвечена солнцем. Летит пух, движутся тени листвы, белым горят: пух, асфальт, пеленки, за ними небо.
Итак, есть верхний, сюжетный, уровень: похожие на молнии ветвящиеся нити сходятся, расходятся, останавливаются, иссякают, порождают новые. Ядра гамет сливаются и делятся, являя то ли причину, то ли верный признак жизненно значимых событий. Хорошо бы охватить его взглядом, но сложно. Но можно взять уровень ниже, построить некий мир в конкретике и деталях, запустить модель на выполнение и смотреть, какая жизнь будет идти в ней.
Ядра гамет, ядра комет, Пьер Безухов выходит от Ростовых на мороз и видит над домами комету, эту вестницу бед и перемен. Ему не холодно, он распахивает шубу на жарко дышащей груди. Потому что хозяйка уже вылила новое ведро, и из прошлого, по проторенной сети каналов, возобновился приток жизненной силы.
Подросток переводит взгляд в черноту раскрытых ворот гаража, но взгляд засвечен белым. Он закрывает глаза и еще почти секунду видит: белые пеленки, чернота гаража, листва, и над ней меркнущее в глазах, сиреневое небо, другой мир, освещенный меркнущей сиреневой звездой, и в теплой коричневой темноте, как на ковре в детстве, вокруг центра поля зрения виден внутренний зрительный шум.
Он знает, как в него смотреть. Вначале нет ничего. Потом он видит шершавую поверхность земли по обеим сторонам проложенного пути. Потом он видит раздавшиеся в стороны елки, отбрасывающие в разные стороны черные тени. Над ними, в пространстве, в слоях воздуха, на параболической нитке собственного дыма склонилась и зависла осветительная ракета. Ее белый свет выхватывает круг из глухой ночной темноты холмов, камышей, болот, дальше нет ничего. Склон холма освещен контрастно. Ракета снижается, четкие тени движутся, становятся длиннее, сеть ветвей бежит по траве. Внизу, почти в середине освещенного круга видны фигурки пустивших ракету людей. Они слепились в пару, то ли как причина, то ли как признак того места, где будет сделан следующий шаг, где из темноты будет выхвачен новый кусок шершавой поверхности земли.
Но вода прокладывает путь, не зная, куда и зачем она стремится. И вот в чем вопрос: куда она успеет достигнуть, и: что делать, когда поток слабеет?