Сват сказал, что по скайпу говорил с другом-немцем. Тот угрожал третьей мировой войной. Немец сказал, у них атомное оружие, a сват сказал, приходи, только сало не забудь, в жопу я тебе буду засовывать твое атомное оружие. Я молчала. Сват сказал, что все они только и занимаются пидорасней и бабы у них бляди, по хуям скачут, как на аттракционе. Мне стало душно.
Мне стало душно. В окне серела степь – такого цвета у мамы были волосы. Когда я гладила ее по голове, то видела, что половина головы седая. И волосы были курчавые. Мама говорила, что после химии первые волосы, которые выросли, были все в завитушках, как у негра. Мама сказала, что бабушка после первой химии, когда отрастила волосы, хохотала, что теперь она негритоска.
Пидорасы, бляди, сказал сват. Я сказала, извините, вы не могли бы немного помолчать. Он замолчал.
Люди говорят много. Я к этому привыкла. Но мы ехали за прахом моей матери, и поездка должна была держать в себе почтительное молчание. Я должна была тихо плакать на заднем сиденье, а сват ничего не говорить. Могла идти тихая беседа, играть радио, могло быть что угодно, но не политический треп о пидорасах и блядях.
Сват не знал, что я лесбиянка. Но я хотела сказать, что вы ничего не знаете о гомосексуальных людях. Откуда у вас такая фиксация на анальной пенетрации? Зачем вы хотите вставить в анальное отверстие немца автомат, намазанный салом, хотела спросить я. Но не стала. Все-таки презервативы никому не наносят вреда, а, наоборот, помогают сохранить жизнь. А что автомат? Автомат нужен, чтобы убивать людей.
Было душно от печки и вонючего ароматизатора-елочки. Какое горе, подумала я. И ничего не сказала.
Я попросила, чтобы они подождали меня на стоянке у кладбища. Зашла за кладбищенский забор и закурила. Кладбище было в ярких искусственных цветах. Я повернула голову, – офисная часть выглядела как провинциальный стеклянный рынок. За крышей стекляшки дымила труба крематория. Я зашла в первую попавшуюся дверь. Мне сказали, что оформление документов в соседнем отделе. У соседней двери была очередь, и я села ждать. Пожилая женщина говорила с молодым человеком. Они обсуждали, какое место лучше купить дедушке. На центральном кладбище дорого, но нужно подхоронить его к матери, как он просил. Но на центральном кладбище очень дорого. Можно похоронить его в области, рядом с зятем. Но тогда дедушка обидится, по ночам будет приходить и орать. Он всю жизнь на всех орал и теперь не успокаивается. Женщина сказала, что на днях он к ней приходил и орал. Такой дед неугомонный.
Я зашла в соседнюю дверь. В небольшом холле была стеклянная витрина, в ней на полках стояло несколько урн, среди которых я узнала мамину. Серая с маленьким черным бисерным цветочком на крышке. Какой цветок пошлый, подумала я, как на дешевых трусах. Андрей предложил взять ее, я выбрала ярко-красную урну с ручной росписью. На ней цветы были как на тарелках с хохломой. Но Андрей предложил серую, мама не любила ярких вещей. Эта урна была серая, как бок речной рыбы или капот девяносто девятой «Лады», такая была у моего отца в девяносто седьмом году. Серая урна была дешевле в два раза, а я хотела купить урну подороже. Я все взяла, что подороже, – красивое шелковое покрывало с выбитыми цветами и самый дорогой гроб для кремации. Гроб был похож по цвету на парфюмерные перламутровые тюбики. Мама любила все красивое, вот ей и гроб красивый.
Мамина урна стояла рядом с красной урной – такой, какую я изначально хотела купить для нее. Да, а ведь могли бы и спутать, тогда бы я унесла прах незнакомого мне человека. Но кто докажет, что в маминой урне мамин прах? Никто. Ведь процедура кремации проходила не при нас. Они вообще могли засыпать в капсулу золы, а мамино тело выбросить в общую могилу, чтобы не тратить энергию. Но это противозаконно. А кого сегодня волнует закон и его исполнение? Никого. Остается только верить в совестливость похоронных функционеров.
Просто так урну забрать нельзя. Без документов на прах урну не захоронить и не провезти в самолете. Но витрина открыта, и можно украсть любую. Только зачем тебе прах чужого человека?
Я вернулась туда, где женщина с сыном хотели купить место для орущего деда. В предбаннике было пусто, и я постучала. Женщина сказала, чтобы я входила. Она сидела за столом, укутанная в платок из собачьей шерсти. Она сказала, что ей продуло спину и она не может теперь дотянуться до нужного ей шкафа с документами. Я посоветовала ей купить «Нимесил». Она спросила, куда я везу прах, потому что в документах написано, что мне требуется справка о невложении. Я сказала, что везу прах на нашу родину, в Сибирь. Женщина спросила, как я буду хоронить прах. В Усть-Илимске, ответила я. Тогда она сказала, что мне следует отправить в Волгоград бумагу о том, что я захоронила прах. Я пообещала сделать, но делать этого не собиралась. Женщина, кажется, понимала это и сама, но она не могла мне не сказать, чтобы я отправила им бумагу. Этим она как бы возлагала на меня некую ответственность, и я как бы эту ответственность принимала. Женщина посмотрела в мой паспорт и на меня, сказала, что не похожа. Потом выдала мне все бумаги и попросила идти за ней. Я пошла.