Дмитрий Борисович Прусаков
Раннее государство в Древнем Египте
The fact that many scholars have had considerable difficulty in drawing the dividing-line between the state and the non-state is a result of their failure to understand that the transformation was not an abrupt mechanical one, but, on the contrary, was an extremely lengthy process.
Введение
Вопросы происхождения и эволюции раннего государства, в частности, критерии распознания его побегов на почве позднепотестарных властных институтов и, с другой стороны, его отличения от зрелых социально-политических систем "цивилизованной" древности, предоставили ученым изрядную пищу для размышлений и дискуссий. На волне научного интереса к раннему политогенезу, особенно ярко обозначившейся в последние два десятилетия, за рубежом и в нашей стране появился ряд содержательных публикаций специализированного политико-антропологического плана, в которых высветился довольно широкий спектр подходов к решению этой грандиозной проблемы [Крадин и др. 2000; Попов 1993, 1995; Claessen, Oos ten 1996; Claessen, Skalnlk 1978a, 1981; Claessen, van de Velde 1987, 1991; Claessen et al. 1985].
От внимания ее исследователей, коллективно заглянувших в самые разные исторические времена и уголки мира, не ускользнул и раннединастический Египет — по одной из версий (оспаривавшейся прежде всего шумерологами), древнейшее на Земле государство. Иными словами, настоящая книга — не первая попытка интеллектуального освоения истории фараоновского Египта с позиций социо- и политантропологии [см.: Balandier 1970; Fried 1967]. Вместе с тем идентичность ее названия заголовку программной статьи, возвестившей о проникновении египтологической мысли в сферу политантропологических штудий [Janssen 1978], вовсе не говорит о методологическом и информационном тождестве предлагаемой работы с указанной и ей подобными. Совпадением титулов и проглядывающей за ним внешней общностью затрагиваемых идей аналогии исчерпываются: наша книга — чистый эксперимент, представляющий древнеегипетскую историю в принципиально новом для нее ракурсе, который наметился в ходе недавних социоестественных исследований [Прусаков 2001, Proussakov 2000а, b] и способствовал качественной корректировке наших собственных прошлых (в своей основе — вполне традиционных) представлений о раннем государстве в Египте [Прусаков 1999в].
Хронологически египетское раннее государство совмещали с эпохой архаики — Старого царства (конец IV — конец III тыс. до н. э.) [ср.: Кеmp 1991] причем архаический период (0–11 династии) обычно квалифицировали как отдельную фазу политогенеза [Emery 1961; Proussakov 2001], подготовившую триумф фараонов — создателей староегипетских пирамид начиная с Джосера и заканчивая долгожителем на престоле Пепи II (III–VI династии). С именами этих двух правителей ассоциировались, соответственно, бурный расцвет и постепенный упадок в Египте централизованной власти, пережившей, по той же теории, кульминацию — царствование наидеспотического IV дома, который прославлен Великими пирамидами Гизы.
В целом пирамиды и их руины, за известной ограниченностью прочего археологического материала, служили специалистам едва ли не главными ориентирами при реконструкции — в частности, исторической периодизации — социально-политического процесса в древнейшем Египте. Так, например, именно ступенчатая пирамида Джосера навела исследователей на мысль о наступлении с восшествием на престол этого фараона особой — староцарской эпохи, существенно продвинутой по сравнению с архаикой в направлении повышения уровня самоорганизации населения египетской долины Нила [Gardiner 1961]. Приобщение египтологов к социально-политической антропологии (надо сказать, довольно робкое) [Janssen 1978] ситуацию качественно не изменило, так что классические тезисы о возведении первой пирамиды как некоем революционном рубеже в развитии фараоновской цивилизации и не иначе как деспотической природе государственной власти, столь преуспевшей на архитектурно-техническом поприще, по сей день не сходят со страниц монографий и учебников. И хотя, вместе с тем, предание о рабском или близком таковому характере труда египтян — строителей пирамид [Геродот, II, 124] уже давно не пользуется широким признанием научных кругов, альтернативной модели взаимоотношения общества и государства в староцарском Египте, в которую бы органично укладывался феномен массовой и притом ненасильственной мобилизации трудового населения страны на строительные и другие царские работы, пока не выдвигалось.