Посмотрим сначала на меланезийские верования, касающиеся маны. Как известно, представление о мане в Меланезии — это идея некой таинственной силы, проявления которой могут быть очень разнообразными. Идея маны служит для меланезийца объяснением всего необычного, сверхъестественного, это синоним всего страшного и опасного, но в то же время и всякой полезной и благодетельной силы, если действие ее превышает понимание человека.
Где следует искать источник происхождения идеи маны?
Как уже говорилось выше (гл. 2), древнейшие корни представления о магической силе кроются в практике вредоносной магии, т. е. по происхождению связаны с межплеменной враждой. В наиболее чистом виде это представление о губительной магической силе мы находим в идее арункульта центральных австралийцев. Но в дальнейшем развитии эта идея становится более широкой и переплетается с целым рядом других религиозных представлений, прежде всего с представлениями о духах. По сообщениям Кодрингтона, который является главным и лучшим источником по меланезийской религии, сила маны может быть присуща весьма различным существам и вещам: людям, духам умерших, духам природы, материальным предметам[425].
Вот это обстоятельство больше всего и сбило с толку исследователей, излюбленный метод которых — выводить одни религиозные понятия из других. Происходит ли идея маны из веры в духов, т. е. магическая идея из анимистической? Так считал сам Кодрингтон, а за ним Риверс, Ньювенгейс, Штернберг и др. Или, напротив, эта идея безличной силы предшествует анимизму? Так думают представители разнообразных «пре-анимистических» теорий — Прейс, Маретт, Карл Бет, Карутц и др. Но дело становится гораздо более ясным, если отказаться от этого идеалистического метода — выведения одних идей из других, а поискать корни данного представления в реальной жизни.
Если с этой точки зрения подойти к сообщениям Кодрингтона, Шпейзера и других авторов, исследовавших верования меланезийцев, то становится совершенно очевидным происхождение идеи маны. Эта идея — своеобразное фантастическое отражение социального превосходства, выделения в обществе известных лиц и групп, занимающих в нем влиятельное положение.
«Всякий заметный успех, — говорит Кодрингтон, — есть доказательство того, что человек имеет мана; его влияние зависит от впечатления в народном сознании, что он имеет ее; он делается вождем в силу ее. Отсюда власть (power) человека, политическая или социальная по своему характеру, есть его мана; это слово естественно употребляется в согласии с туземными понятиями о характере всякой власти и влияния как сверхъестественном»[426].
Меланезийский вождь — обладатель таинственной силы мана. Дух его по смерти становится объектом особого страха и поклонения. «Сверхъестественная сила, обитающая в могучем живом человеке, обитает и в его духе, с увеличенной силой и с большей подвижностью», — говорит Кодрингтон. Вера в духов представляет собой вторую сверхъестественную санкцию власти вождя. «Фактически, — сообщает тот же исследователь, — сила вождей [в Меланезии] до сих пор покоилась на веровании в их сверхъестественную силу (power), проистекающую от духов природы (spirits) или умерших (ghosts), с которыми они имеют общение». По словам туземцев острова Флорида, «происхождение власти вождей, вунаги, лежит целиком в веровании, что они имеют общение с могущественными духами, тиндало, и имеют ту ману, посредством которой они способны заставить проявиться силу тиндало»[427].
Хотя по представлениям самих меланезийцев сила мана часто исходит от духов, но было бы крайней наивностью с нашей стороны смотреть на дело таким же образом и превращать это меланезийское поверье в научную теорию. В действительности нетрудно убедиться (на это указывалось уже выше, в гл. 5), что образы духов сами получают свое значение и определенность в силу переноса на них тех же порожденных социальным неравенством чувств смутного страха и преклонения, которые нашли свое извращенное отражение в идее маны.
«Душа [умершего] может действовать, — говорит Шпейзер, — и иметь значение, если она содержит много маны… Если душа не имеет маны, то она не имеет значения, не может действовать, и поэтому она для туземцев не существует… Поэтому души незначительных людей, которые таким образом имеют немного маны. оставляются без внимания (werden… nicht beachtet) и поминки для таких едва ли совершаются. Но души могучих мужей, содержащие много маны, тщательно чтутся! В предках чтут не столько душу, сколько ману, над которой стремятся приобрести власть»[428].
«Среди живых людей, — говорит Кодрингтон, — некоторые выделяются своей ловкостью в делах, успехом в жизни, храбростью в бою и влиянием над другими, и такими они являются, таково верование, благодаря сверхъестественной и таинственной силе (powers), имеющейся у них и проистекающей от общения с духами людей, умерших прежде них, которые полны этой же самой силой»[429].
Образы сильных духов, следовательно, становятся как бы аккумуляторами той таинственной силы, которая переносится на них из мира отношений между людьми, и со своей стороны служат уже вторичным источником этой силы, давая сверхъестественную санкцию власти и авторитету определенных сил и групп.
Не менее рельефно представление о мане у полинезийцев (известное под тем же названием). Оно получило у них еще более широкое, почти всеобъемлющее значение. По верованиям полинезийцев, всякая необычная, повышенная сила, в чем бы она ни проявлялась, имеет сверхъестественное происхождение, и это есть мана. Маной обладали храбрые воины, знахари, жрецы, мана была свойственна целым общинам, племенам, мана могла проявляться и в животных, растениях, вещах, если они связаны с какими-нибудь особыми событиями, со священными преданиями, в оружии. Но главными носителями силы маны были, конечно, вожди. Мана вождя — mana ariki — это его власть, авторитет, храбрость, могущество. Наследственность достоинства вождя осмыслялась полинезийцами как наследование маны умершего вождя его сыном или другими родственниками. Это выражалось иногда в чисто вещественной форме: умирающий вождь своим последним дыханием передавал преемнику свою ману, свою власть и силу. Если вождь как-нибудь, хотя бы невольно, унижал свое достоинство, если он, например, проявлял недостаточную храбрость или недопустимую мягкость в сражении, он терял свою ману.
Культ вождей и анимизм
Помимо веры в безличную сверхъестественную силу, на почве культа вождей развились и некоторые анимистические представления. В науке установилась традиция, идущая от Спенсера и Тэйлора, прокладывать прямую линию развития от семейных и родовых почитаемых предков, через предков вождей и королей и через другие промежуточные стадии к образам великих божеств. Этот эвгемеристический взгляд приходится решительно отвергнуть. Мы еще займемся в следующей главе вопросом о генезисе образа племенного бога, а затем и других богов, и я постараюсь показать сложное происхождение этих образов, участие разных мотивов в их формировании.
В числе элементов, слагающих образ племенного или иного божества, в отдельных случаях имеются и представления об обожествленном царе или вожде. Но этот элемент вовсе не является основным. Поклонение умершим вождям само по себе еще не превращает их в богов, тем более — в главного племенного бога. Если есть страна, где культ умерших вождей достиг крайней степени развития, то эта страна, бесспорно, Африка. Но даже и в африканских культах почти не бывает, чтобы образ умершего реального вождя превратился в племенного бога. Наиболее известный пример, который обычно приводят в подтверждение этого, — это зулусский Ункулункулу. Но, во-первых, Ункулункулу — это мифический прародитель племени, культурный герой, а вовсе не реальное историческое лицо. Во-вторых, есть основания полагать (и так считает, например, один из лучших новейших исследователей религии Африки Герман Бауманн), что образ Ункулункулу, вначале бывший культурным героем, позже, и может быть, под влиянием христианских миссионеров, вытеснил более ранний образ мифического творца — Умвелинканги и слился с ним[430].
430
Baumann H. Schöpfung und Urzeit des Menschen im Mythus der afrikanischen Völker. B., 1936. S. 25.