— Если вы будете слушать передачи из Англии, — говорит Жорж, — я прошу вас закрыть окна, двери и, по возможности, приглушить звук. Впрочем, вы ничего не услышите — так много помех, передачи забивают, и вообще кому все это нужно!
— Я хочу посмотреть на Клоди, — говорит Жильбер.
Он берет дочь на руки. Она смеется, лепечет, глазенки блестят, от волос пахнет лавандой, розовое личико своей свежестью и бархатистостью напоминает персик.
«Конечно, ребенок был мертв, — думает Жильбер, — это было написано на лице той женщины».
Глава IV
Осень и зима
Спрятав руки в карманы старого пальто, Луи Валлес ждет у двери своего дома, топчется в грязи.
— Черт побери, до чего же быстро наступила зима!
Жильберу нравится, как он ворчит. Он знает, что Луи может все стерпеть, но ему надо поворчать.
— Экая грязища! И эти ботинки, которые ни на что не годны! А дорога — мерзость одна! —Затем, смягчившись, он спрашивает: — А Матильда? Что она сказала?
«Ну вот, — думает Жильбер, — как только он начинает говорить о Матильде, у него совершенно другой голос и тон другой. И когда только он перестанет ее любить?»
— Матильда согласна. Она говорит, что можно рассчитывать на Гоберов и их дочь.
— А Жоржу она сказала?
— Нет, Жорж ничего не должен знать. Он в хороших отношениях с оккупантами, а это нам только выгодно.
Луи нащупывает в кармане окурок, пытается закурить, обжигает пальцы и, выругавшись, бросает спичку.
— О господи, что за пакость! Матильда сама так сказала?
— Да, это ее слова.
— Значит, она ничего ему не говорит, абсолютно ничего? Но ведь он же ее муж!
— Именно потому, что она знает его взгляды, его отношение к разным вещам, знает, как он малодушен.
Луи перестает топтаться, он стоит неподвижно. Окурок, приклеившийся к его губе, погас. На дворе ночь, но Жильбер прекрасно знает, какое в этот момент у его друга выражение лица: глаза удивленно расширены, окаймленный черной бородкой рот приоткрыт, длинные вихры взъерошены на висках. Он взволнованно и недоверчиво трясет головой.
— Словом, она знает про низость Жоржа. Она лжет ему, так как ничего не говорить — это значит лгать, и в то же время любит этого человека!
— Не уверен, — говорит Жильбер. — Я сам постоянно задаю себе этот же вопрос: может ли Матильда любить Жоржа?
— Она любит его, — уверяет Луи, — любит, но вот за что? Что нашла она в нем, в твоем брате? Она, у которой столько достоинств: и мужество, и ум, и преданность, и доброе сердце. Как может она любить этого толстого вялого мещанина, ворчливого, до глупости надменного, эгоистичного, да еще в придачу калеку? Извини меня, я знаю, он твой брат, и я, возможно, преувеличиваю, но что ты хочешь — любовь Матильды к Жоржу... Я не перестаю спрашивать себя... Я мог бы разбить голову о стенку, пытаясь найти ответ, но не нашел бы его.
Жильбер кладет руку на плечо своего друга.
— Значит, все, что мы пережили, все, чем мы живем сейчас, — ничто не помогло тебе забыть Матильду? В мире так много женщин, которые заслуживают любви.
— Я пытался, — почти шепотом говорит Луи, — но не мог найти ни одной, которая была бы так красива, исполнена такого благородства... — И, внезапно разозлившись, добавляет: — И так преданна! Никогда она не обманет своего хромого!
— Не называй его, как Хосе, — улыбается Жильбер.
Они вдруг слышат позади приближающиеся шаги, скрип колес.
— Это я, господин Жильбер, — шепчет работник с фермы, — все у меня в двуколке. Похоже, все спокойно, можно послать мальчонку, он здесь со мной.
Хосе, словно тень, возникает между Жильбером и доктором.
— Я знаю, где находятся товарищи, — говорит Хосе, — пойду предупрежу их. Если кто появится на дороге, я включу карманный фонарик, и вы спрячетесь.
— Ладно, иди, — говорит Жильбер.
Хосе уходит. Некоторое время слышно, как он шлепает по грязи, затем наступает тишина. Гобер вынимает трубку, но не осмеливается закурить — он ждет.