Он был неостановим в своем потоке слов. Они лились из него, как вода из кувшина. Мне стало стыдно за свою глупость. Я понимала, что представляю из себя ничто иное, как нечто бесполезное, пустое. Мне нужно поменяться. Я не знаю как, но нужно.
Я в своем беспомощно угнетающем потоке мыслей начала рыться в своей походной котомке. Там лежало много всякого разного, вроде веревки или каких-то целебных мазей. Но что меня привлекло, так это нечто бесформенное и скорее похожее на штуку, чем на что-то серьезное. Это нечто было облеплено какими-то минеральными наростами по типу кварца, которые отломать было просто невозможно. Но зато это что-то можно было достать из такого же чего-то. После нехитрого действа передо мной лежал старый ржавый и тупой кинжал, который можно было кинуть во врага и насмешить, но драться им — дело невеликое. Но раз Шандорна мне его положила, то может подсобит когда-нибудь. Еще в сумке лежала какая-то книжечка, написанная на странном языке. Наверное на том, что Бирн назвал древним. Я закрыла глаз без метки, посмотрела на буквы. Ничего не изменилось. Но зато та протяжная, похожая на вой песня слышалась чуть отчетливее.
Я вновь открыла глаз. Тишина накрыла меня с головой. Птицы умолкли, посторонние шорохи тоже куда-то исчезли. Мой спутник это, видимо, тоже заметил. Он подкрался ко мне поближе.
— Что происхо…
Я не успела договорить, он закрыл ладонью мне рот и с силой вжал в покрытую мхом углубленность в земле. Сам пристроился рядом, задержал дыхание. Послышался глухой стук копыт о землю. Мимо нашего привала вместе с ветром пронеслась пара всадников с мечами наперевес. Благо, нас не заметили. Пока они не скрылись из виду далеко в высокой траве, я боялась дышать. Наконец, Бирн отпустил меня и встал сам.
— Я думаю, что тебе кто-то не рад в Фусхаксе, — сказал он. — Учись управлять огнем или первый же муж, тебя поразивший, притащит твое ослабленное тело к своей госпоже, и та пожрет твои глаза. Если не всю тебя. Эти парни ехали в ту же сторону, куда нужно нам. Я думаю, что они сообщат о твоем прибытии в Бронзовые города раньше, чем мы туда попадем. Будь готова, что так просто нам туда не дадут дойти.
— Но как? Мы только и делали, что шли лесом, — сказала я. — Ни черта не было, человека всегда слышно в такой тишине.
— А вот баггейна вряд ли, — сказал Бирн. — Лес, в котором мы были, относится к владениям Элайзы, Королевы крови. Я думаю, что она давно знает, что мы пересекли ее края и идем в сторону Песков. Но она не тронет нас. Она никогда не начинает первой. Это не Ида. Ложись спать, завтра нам придется пересекать степи, а это дело не из легких. Он отошел в сторону и лег там, где лежал до этого. Темнело стремительно быстро.
Я очень долго пыталась заснуть, но оно никак ко мне не приходило. Чувство тревоги сдавливало мою грудную клетку изнутри, а в горле было постоянно сухо. Я вскинула руки в ночное небо. Между пальцев бегали маленькие искры. Хочу разжечь огонь. Хотя бы маленький его язычок привел бы в чувство. Я бы поняла, что не так бесполезна и слаба в этом полном жестокости мире. Я села и щелкнула пальцами, ожидая того, что они вспыхнут, как спички от трения. Ничего. Терла ладонями о ладони, дышала на руки, ломала себе пальцы и еще много и много чего. Пус-то-та. Ночь оставалась такой же темной, а я все такой же бесполезной. Я встала и тихо прошла вперед, в высокую траву — ворота степи. Здесь не пахло мхом и листвой, скорее сеном и сухой землей. Я сжала в руке сухой желтый стебель и подумала о пламени, каким я его помню. Тоже безрезультатно. Я чувствовала измождённость и подавленность. Комок подступил к моему горлу. Я давала себе слабину. Наверное, Бирн прав. Нет ничего хуже дуры на месте Королевы огня, в котором все так нуждаются. Я не справлюсь. И Шандорна отдала мне свой глаз зря. Все зря. Зря. Зря.
— Зря, — сказала тихо я, чувствуя побежавшие по моим щекам предательски горячие слезы.
Я впилась пальцами в стебли мертвых выжженных светом Гальн растений и вскинула голову к Нальг, все также холодно смотревшей на меня сверху.
— Это все зря! — я кричала, чувствуя, как мое тело дрожит в истерическом припадке. — Это все зря!
Я не могла прекратить кричать. Это было вне моей компетенции на тот момент. Я кричала и плакала, а вместе с тем, плакала и кричала. В голове своей я перебирала все факты, все происходящее и не могла обнаружить в этой мозаике места для себя. Мне было плохо от собственной слабости и наивности. Это мир крови и насилия, а не девичьих мечт и вселенской радости. Дыхание было сбивчивым, а мысли все больше сбивались в одну большую кашу.
Я услышала шелест травы неподалеку. Это Бирн. Он сейчас увидит такое, отчего будет долго смеяться. Я была готова и нет одновременно столкнуться лицом к лицу с этим мерзавцем, который только и делал, что тыкал меня носом в правду все это время. Он наконец появился. Я различила его силуэт. Мне кажется, даже будучи старой каргой, я бы его узнала. Но я не услышала смеха. Только одну фразу.
— О великая Мать теней, — сказал он так, будто ему стало плохо.
Я не могла успокоиться и одновременно не могла понять, чего он так осел, но по мере того, как проходила истерика, до моих ушей доносились иные от моего скулежа звуки. Первым был треск, за ним шипение. Я посмотрела на землю подо мной, обожженную и залитую моими слезами. Которые были скорее похожи на лаву, чем на что-то обычное.
Я обернулась. Позади меня полыхала степь. Я закрыла обычный свой глаз и услышала вновь ту песню. Но теперь она еще больше походила на вой утраты. Это была Степь. Это она пела тогда. А теперь она в агонии воет, пытаясь продолжить свою печальную песню.
Я посмотрела на свои кисти. Они были охвачены пламенем, таким ярким, что сейчас сама Гальн склонилась бы перед этим светом. Все горело. Все мои сомнения и слабости. А вместе с ними полыхала сухая и жесткая трава вокруг.
Я чувствовала, как мое тело начинает тяжелеть и грохнулась на землю с такой сокрушительной силой, будто меня придавил ногой великан.
— Это поет степь, — шептала я в бреду. — Это кричит степь…
Веки сомкнулись, будто занавес с помостами сцены. Я лежала в полусознании, слушая эту протяжную и страшную песню страдающей в адских муках высокой травы, бесконечного неба и знойного ветра. Это пела степь. А после нее пришла темнота, которую все так же прорезал ножом пронзительный женский голос.