— Я не могу, не могу, мне осточертело! Понимаешь? — она пыталась изо всех сил говорить тихо, сквозь зубы. — Надоело получать восемьдесят рублей в месяц, надоело ходить на каблуках по плацу, надоели эти голодные солдатские рожи вокруг — хожу как голая…
— «Солдатские рожи» — это про меня?
— Да нет, конечно! Перестань!.. Да и с тобой… Не могу я вот так, понимаешь? Я хочу, чтобы красиво всё было, чисто… Да и ты всё равно совсем скоро уедешь… Ни к чему всё это…
Она вдруг положила руки мне на плечи, помедлила чуть, вглядываясь и словно ожидая, что я оттолкну её, и поцеловала — сильно, долго, мучительно. Я на поцелуй не ответил.
— А я папке расскажу! — крикнул младший Клюев.
Я повернулся к нему, чтобы урезонить, но из-за плотного тумана в глазах никак не мог увидеть-разглядеть его лицо. Да и — к чему?
Ни к чему всё это!
Ни-к-че-му!..
Прошло ужасно много лет.
Самая последняя наша с Машей встреча, сцена нашегоокончательногопрощания помнится смутно. Через две недели я получил обходняк. В последний вечер перед уездом домой достал цивильные шмотки, переоделся и припёрся в ресторан «Фрегат». Я уже заранее принял «сто грамм для храбрости», а в кабаке с первых же минут взялся глотать армянский коньяк через меру (тогда он был натуральным и крепким), перешвырял чуть ли не все дорожные деньги в шапку оркестрантам, заказывая песни для «замечательной девушки Маши»…
А потом я объяснялся ей в любви — в заблёванном дворе ресторана под свист ноябрьского ветра… Я чуть ли не бился головой о какую-то колоду для рубки мяса и клялся-обещал вернуться в этот забайкальский городишко (только вот на родину краем глаза гляну, одним только краешком!)… И ещё помню, как в самый наипоследнейший-распоследний раз поцеловал Машу прыгающими от горя, от пьяных рыданий губами…
С тех пор я её не видел. И — слава Богу! Сейчас ей уже под пятьдесят, я не знаю, какая она теперь. И — знать не хочу! Для меня она осталасьпрежней: распущенные по плечам слегка волнистые светлые волосы, большие тёмные глаза, аристократическое тонкое лицо с чуть резковато очерченными скулами, стройная, даже, можно сказать, сухощавая фигура под светло-палевым открытым платьем, необыкновенно длинные ноги в прозрачном капроне — вся какая-то необыкновенная, издругогомира… Вот такой я её помню, такой я её люблю. И я — счастлив!
Потому что жизнь — это воспоминания…
ФЕВРАЛЬ
Рассказ
Разбудил его телефонный звонок.
Для субботнего утра — в несусветную рань: было начало восьмого. А он только-только, всего пару часов тому, и задремал, рассчитывая не возвращаться в этот мир хотя бы часов до десяти. Надо бы раздражиться и чертыхнуться, но тут же волну поднимающейся злобы заглушил, накрыл собой вал жгучей всепоглощающей тоски. Он, не открывая глаз, провёл рукой рядом с собой — пусто…
Лучше б не просыпаться!
Телефон не умолкал. Он на ощупь дотянулся до трубки, лежащей рядом с изголовьем на стуле, нажал кнопку приёма. Штырь антенны упёрся в подушку, мешал прижать телефон к уху. Но слышно было хорошо:
— Алексей Алексеевич? Это соседка сверху, Полина Иннокентьевна! Ну опять же трубы в ванной дребезжат! Вы что, не слышите? Я звоню, звоню в жилконтору, но они меня и слушать не хотят! Конечно, кто будет пенсионерку слушать! Алексей Алексеевич, вы обязаны позвонить! Вы должны надавить на них — с вашим-то авторитетом! У меня голова болит от этого дребезжания!..
Стараясь говорить тихо, пообещал:
— Хорошо, Полина Иннокентьевна, я позвоню, не волнуйтесь…
Отключил трубку, вяло подумал: «Да-а-а, мне бы ваши заботы…»
И вдруг, как это бывало с ним не раз в последнее время, он спохватился, как бы очнулся, вынырнул на поверхность из омута депрессухи и апатии.
Да что ж это я, как старик, ей-Богу?!
Он распахнул решительно глаза, энергично, совсем как в детстве, растёр их кулаками, потянулся до хруста в суставах, на миг прильнул лицом к соседней подушке, вдыхая родной волнующий запах, откинул одеяло и прямо так, голышом, проскользнул на кухню. В прихожей, увидев своё отражение в зеркале, ухмыльнулся — иронически, но и не без самодовольства: конечно, голый пятидесяти-почти-что-трёхлетний мужик со своим «сбоку бантиком» на фоне холодильника сам по себе фигура комическая, но в принципе ему стесняться пока ещё нечего — выглядит вполнерентабельно…