Продолжая прогулку, на перекрестке улиц Вечности и Карон я почти столкнулся с пожилой женщиной. Чтобы она не упала, я придержал ее за руку. Мы стояли под окном какой-то кухни, ставни которой позабыли закрыть, и пока я извинялся, старуха со сморщенным лицом, на котором по-молодому ясно блестели глаза, не переставала разглядывать меня. Я уже был готов продолжить свой путь, когда она удержала меня за руку:
— Боже мой! Вы, случайно, не Шарль Лавердин?
Поначалу я был настолько удивлен, что ничего не смог ответить. Она заполнила возникшую паузу новым вопросом:
— Внук Лавердинов, которые держали позументную мастерскую по улице Вечности?
Я скорей пробормотал, чем ответил:
— Но… кто же вы?
— Так это действительно ты! Черт побери, как ты изменился! А ты помнишь Леони Шатиняк?
Конечно же, я помнил Леони Шатиняк! Она была самой старшей среди работниц моего деда.
— Леони…
Я обнял старушку за плечи и расцеловал в обе щеки. У нее заблестели слезы на глазах.
— Мой маленький Шарль… Боже мой, не может быть, чтобы это был ты?… Я уже не надеялась когда-нибудь тебя увидеть… Ведь я уже не первой молодости… Какими мы были и какими стали! Посмотри, как я осунулась и высохла.
— Ты живешь по-прежнему там же, Леони?
— Ниже на несколько метров. Я собственно вышла на вечернюю прогулку… и вот, — натолкнулась на тебя… А ты, малыш, где сейчас ты?
— Меня перевели в Лион, но я предпочел бы маленькую хибарку «у себя», в Сент-Этьене, в этом районе.
— Ты не женат?
— Нет.
— Тогда, мне кажется, я смогу помочь тебе найти то, что нужно. Позавчера, после мессы, Сюзанна Онесс говорила, что ищет постояльца в свою меблированную комнату. Это тебе, случайно, не подойдет?
— Где это?
— В самом начале улицы Вечности, почти на площади Панлеве.
— А что, если сходить туда прямо сейчас?
И мы пошли, рука об руку. Я с удовольствием слушал болтовню Леони, слова которой зажигали в моей памяти огоньки детства.
— Не обращай внимания на Сюзанну, — быстро говорила Леони, — она настоящая старушенция и не может без болтовни. Любопытней ее нет никого на свете. Тебе просто нужно будет сразу же поставить ее на место, и тогда она оставит тебя в покое. Я не очень тебя разглядела, Шарль, но, кажется, ты — вылитая мать… Благодарение Бога, ты не похож на отца, не хочу даже говорить об этом человеке…
Сидя на маленькой чистой кухне, я припоминал позабытые вкусы и запахи. А поев «дерунов», я окончательно почувствовал себя стефанцем. Пока Леони заваривала кофе, я рассматривал эту более чем скромную обстановку, думая о том, что мне тоже было бы приятно так жить. Как и полагалось, центральное место занимала чугунная печь, на горелке которой стояла горячая кофейница.
— Ты по-прежнему пьешь так же много кофе, Леони?
Она обернула ко мне улыбающееся лицо:
— Я никогда не расстаюсь с кофеваркой. Это моя лучшая подруга. Не знаю, как бы я жила без кофе. Ты был очень маленьким, и не помнишь как мы страдали в войну: сколько я выпила всякой гадости под видом кофе!
Думаю, никто не умеет готовить свиные потроха лучше. Она положила мне в тарелку вторую порцию, и пока я с усердием работал вилкой, она рассказывала о своей жизни, отмеченной праздниками, траурами, рождениями, редко — свадьбами. Почти все ее сверстницы уже умерли, их дочери, ставшие в свою очередь бабушками, даже не знали, кто такая Леони Шатиняк. С горечью она подытожила:
— Понимаешь, Шарль, не стоит переживать людей, из которых состоит твой мир. Ну, а что же было с тобой за это время?