Я едва вышел из состояния прострации и рассеянно ответил:
— Да, да… конечно, коллега… конечно…
Комиссар Претэн как-то странно посмотрел на меня. Должно быть он пытался понять, что со мной происходит, но не решался задать мне вопрос, который так и вертелся у него на языке. И правильно делал: все равно, я бы ему не ответил. Мне не хотелось ставить его в известность о том, что в убитой я опознал красивую и немного увядшую блондинку, которую я подвозил из Анноне в Сент-Этьен.
Я снова шел по улице Руайе, такой тихой в этот час. Случившееся стояло у меня перед глазами. Эта несчастная женщина, которая так беспокоилась о своей подруге Изабель, принимавшей какие-то важные решения… Сейчас я упрекал себя за то, что не прислушался к ее рассказу. Внезапно я вспомнил, что она говорила о какой-то срочной встрече, когда просила остановиться на Бельвю. Стала ли эта встреча причиной ее смерти? И если покойная просто так встречалась с кем-то на Бельвю, то к кому она ездила в Анноне? К Изабель?
Я как раз проходил по лестнице, поднимавшейся к Крэ-де-Рош, когда мне на ум пришла одна странная деталь, которой на месте преступления я не придал особого значения. Ведь, если придерживаться версии комиссара, муж выстрелил в жену, когда она входила. Почему же он сам был одет, словно собирался уходить? Я вновь увидел на столе его фетровую шляпу с загнутыми полями. Женщина была в шляпе и перчатках, и это выглядело совершенно естественно. Но редко кто одевает шляпу, чтобы застрелиться.
Я повернул назад. Подсознательно мне казалось, что я не имел права просто так бросить эту женщину, которая, конечно, лгала мне, но которая мне все же доверилась. Это, как казалось, к чему-то обязывало.
Мне предстояло действовать неофициально, но я успокаивал совесть офицера тем, что был кем-то вроде друга погибшей.
Дом, в котором произошла драма, казалось, совершенно уснул, и я не сразу нашел кнопку включения реле света. Напротив двери Ардекуров, — а именно так звали несчастных, — я прочел надпись на медной табличке: «Вдова А. Бельвез» и как можно тише постучал. Очевидно, взвинченная происшедшим мадам Бельвез не спала, так как сразу же открыла дверь, представ предо мной в халате цвета сливы.
— В чем дело?
— Полиция…
— А…!
Она заметно обрадовалась моему визиту.
— Проходите…
Я вошел за ней в небольшую приемную. Вдова Бельвез, маленькая полная женщина с круглыми щеками, несмотря на свои шестьдесят лет, казалось, сохранила привычки маленькой девочки.
— Комиссар Лавердин.
— Господин комиссар, я ведь уже рассказала все то немногое, что об этом знаю…!
Казалось, что она сожалеет о том, что так поступила. Я принял меры предосторожности.
— Мадам, я здесь не по службе. Просто случай свел меня с мадам Ардекур несколько часов тому назад, и, признаюсь, ее внезапная смерть меня поразила…
— О, господин комиссар, меня тоже!
— Вы давно знаете Ардекуров?
— Еще бы! Лет десять, по крайней мере…
— Не могли бы вы рассказать мне немного о них?
— Ничего особенного и не скажешь… Господина Анри в городе очень уважали. Клиенты были верны конторе Ардекуров из поколения в поколение.
— Клиенты?
— У него была контора по купле-продаже недвижимости. Но знаете, он вовсе не из тех, кто любит пускать пыль в глаза. Ардекур занимался делами среднего оборота, солидными и честными.
— Вам не приходилось слышать о его финансовых затруднениях?
— Конечно никогда не знаешь, что у кого в карманах. Но, честно говоря, нет. Наоборот, Ардекуры были весьма обеспеченными. Вряд ли они смогли бы так содержать свою дочь, будь у них затруднения с деньгами, — многозначительно сказала она.
— У них есть дочь?
— Да, Мишель — красивая высокая девушка, двадцати четырех — двадцати шести лет. Она не захотела продолжать дело отца, и учится на фармацевта в Лионе. Для нее, бедняжки, это будет тяжелый удар.
— А мадам Ардекур?
— Она жила только добрыми делами. Не было души чище, чем у нее. Как только она узнавала о каком-нибудь несчастном в нашем квартале, сразу же спешила ему на помощь.
Я начал сомневаться в том, что вдова Бельвез знала Ардекуров настолько хорошо, как это себе воображала.
— При встрече мадам Ардекур показалась мне очень жизнелюбивой и элегантной, не правда ли?
Моя собеседница по-заговорщицки усмехнулась.
— Действительно, мадам Элен много занималась собой. Она хотела быть достойной мужа. Разве можно ее в этом упрекнуть?
— Конечно, нет! Интересно, как бы вы объяснили это двойное самоубийство, или, вернее, убийство с последующим самоубийством?