Жилище Жана Понсе, которое я нашел, следуя указаниям мадам Бельвез, представляло собой маленький домик, поддерживаемый стенами двух больших зданий. На первом этаже находился гараж с мастерской. Второй этаж, придавленный косой крышей, казался намного больше первого. Жилище Понсе идеально подходило старому холостяку, портрет которого набросала мне вдова. Оно должно было очень нравиться человеку, желавшему жить незаметно. Похоже, Понсе был единственным жильцом этой хибары, которая безусловно вскоре должна была пойти на слом, и поэтому я, отбросив все понятия о приличиях, постучал в дверь. Я был вынужден сделать это еще несколько раз, прежде чем услышал в ночной тишине дома стук шлепанцев по полу. За дверью послышалось астматическое дыхание, затем недовольный голос спросил:
— Кто там?
— Полиция.
— Полиция!?
Вслед за этим восклицанием донеслось неразборчивое ворчание. Наконец, Понсе решился отпереть. Взгляд, которым он удостоил меня сквозь очки, был отнюдь не самым располагающим.
— Что нужно от меня полиции?
— Вы — Жан Понсе, служащий господина Ардекура?
— Да, ну и что?
— Я хотел бы с вами переговорить.
— В такое время?
— Именно.
Он почесал бока и после паузы проговорил:
— Хорошо, проходите…
Понсе проводил меня в кабинет. Эта претенциозно названная комнатушка была маленькой и загроможденной неописуемой рухлядью. Я сел в кресло, давно потерявшее свою упругость.
— Итак, я вас слушаю.
— Вы знаете, что произошло сегодня вечером?
— Где произошло?
— У Ардекуров, ваших хозяев?
Его лицо изменилось, и тон стал более озабоченным:
— У Ардекуров?
— Я только что от мадам Бельвез, которая, собственно, и посвятила меня в то, что вы — правая рука господина Ардекура.
Он проворчал:
— И когда она перестанет соваться в дела других!?
— Во всяком случае, именно благодаря ей я пришел вас предупредить.
— О чем предупредить?
— О смерти господина Ардекура.
— О смер… Это правда?
— Да. Он умер этим вечером, примерно в 9-10 часов.
— Не может быть!
Жан Понсе совсем потерял самообладание. Упав на стул, он представлял собой картину полного паралича.
— Я не понимаю… не понимаю… Когда я уходил, он был полностью здоров… Вообще, у него было прекрасное здоровье… Он никогда на него не жаловался…
Вдруг он забеспокоился:
— Но почему приходит комиссар полиции…
— Потому, что господин Ардекур покончил с собой.
— Что?
— Он выстрелил себе в голову из пистолета. Мы нашли это оружие. Им оказался русский пистолет Токарева.
— Но это невозможно!
— Вы знали, что у него был пистолет?
— Конечно… Память со времен Сопротивления… Извините, я что-нибудь выпью, иначе упаду…
Он с трудом поднялся, подошел к некогда окрашенному шкафу, достал оттуда бутылку и быстро поднес ее ко рту.
— Простите меня, хорошо? Ну вот, уже лучше… но до меня не доходит… господин Анри… Мне нужно туда пойти, ведь мадам, должно быть, не находит себе места…?
— Она тоже мертва. Прежде, чем покончить с собой, господин Ардекур застрелил свою жену двумя выстрелами в грудь из пистолета.
— Нет, это же невозможно! Вы сошли с ума! Вы все сошли с ума!
С трудом взяв себя в руки, он извинился и спросил:
— Итак, они оба мертвы?
— Оба.
Вдруг случилось непредвиденное: Жан Понсе расплакался. Он плакал настоящими слезами, теми, которые невозможно подделать. Всхлипывая, он шептал:
— Господин Анри… Мадам Элен… И бедная Мишель… и я… Куда мне теперь идти… Бедный господин Анри… они оба…
Я поднялся и слегка хлопнул его по плечу:
— Ну же, старина, возьмите себя в руки — будьте мужчиной.
Он нервно ударил себя по лбу:
— Это непостижимо! Вы слышите? Это непостижимо! Я знаю, что вы говорите мне правду, но не могу в это поверить! Я не могу в это поверить потому, что это не-ве-ро-ят-но! Господин Анри обожал свою жену. Вы слышите? Он ее обожал! А вы мне говорите, что он ее убил? Почему он это сделал?
— Я хотел спросить об этом вас.
— У меня?
— Вы знаете Ардекуров лучше всех и дольше всех.
— Правда… Я работаю с господином Анри уже двадцать два года…
— Понсе, вы убеждали меня, что господин Ардекур обожал жену. Но любила ли она своего мужа?
— Трудно сказать, ведь я ничего не смыслю в женщинах. Если бы я их понимал, то давно уже бы был женат.
— Но вы же сказали, что двадцать два года знали Элен Ардекур?
— Не двадцать два, а только пятнадцать.