Даже если старику не понравилась ее заминка, он не сказал ни слова. Лишь прислонился к стене и тяжело дышал. Его взгляд затуманился, и Микс не знала, осознаёт ли он происходящее вокруг.
– Ты там как, живой?
– Кажется. Теперь уже сложно сказать. – Он сделал неопределенный жест рукой. – Что это такое?
– Черт, а я откуда знаю? Очередной кошмар, наверное. Ты ведь многое повидал, не узнаешь, что ли?
Когда он не ответил, она спросила:
– Ну, что, увидел, что хотел?
– Ты о чем?
Она указала вперед, на то, что раньше было его домом. Иссохшие тела Транспортеров входили и выходили из него будто по часам.
– Там никого не осталось, старик. Теперь это гребаный Центральный вокзал.
– Нет. Она там.
На мгновение от ярости Микс лишилась дара речи. Степень его неведения и слепая вера в абсолютно невозможное превратили отчаяние в настоящее безумие. Вероятно, он давно лишился рассудка, и это их погубит. В лучшем случае, они умрут. Зверь внутри зарычал. Она была готова спустить его с цепи.
Плевать на старика – он сам виноват в том, что с ним случится, – она готова сделать то, что раньше не решалась: развернуться и уйти. Любопытство смешалось с ужасом. Да, она всегда с гордостью представляла, как без колебаний так и сделает, если потребуется, но теперь, когда момент настал, она боялась, что после этого ее жизнь уже никогда не будет прежней. Микс прижалась лбом к стене, закрыла глаза и прислушалась к странным звукам, с которыми творилась новая архитектура плоти: великолепные ноты, трепет флагов, глухое громыхание костей на ветру. Все это напоминало настройку инструментов в школьном оркестре перед концертом. Старик тяжело и быстро дышал рядом, тратя остатки запасов энергии для последнего путешествия.
– Кто эта Мария? Жена? Дочка?
– Нет. Моя собака.
На секунду ей показалось, что он ответил на другом языке. Потребовалось несколько минут, чтобы перевести фразу и понять ее значение. Когда у нее получилось, последний оплот сопротивления рухнул и она рассмеялась. Тихим, почти отчаянным смехом, который невозможно остановить. Прижавшись лицом к каменной стене, Микс смеялась сквозь стиснутые зубы.
Смеялась над бессмыслицей.
– Мария – моя собака, – ощетинился он. – И мой единственный друг. Я верну ее домой.
– У тебя больше нет дома, – ответила Микс.
Смех иссякал, вырываясь рваными вздохами; его место заняла огромная печаль, которая, казалось, не опустилась на нее, а проросла изнутри, как часть тела, печень или селезенка. Наверное, она ненавидела старика, но ощущения не поддавались описанию. Чувство было сложным, ужасным и неизвестным, так что «ненависть» – слишком простое слово для происходившего в душе. Если бы ей довелось любить ребенка, не познавшего горя и все еще верящего в добро, может, это чувство было бы ей знакомо. Но Микс не знала материнства и к тому же ничего не помнила про любовь.
– Собака, – повторила она.
Старик стоял рядом, пока вокруг в настроенном жалкими слугами хаосе резонансов расцветал Ад, и выглядел так, как должен выглядеть увядающий старик, для которого единственной родной душой на свете был домашний питомец. Пускай дерзит в ответ, сколько заблагорассудится, но в глубине души он знал правду, которая разрушала его, подобно тому, как ветер развеивает песчаную дюну.
Где-то там, в кровавой мешанине костей и плоти, а может, и среди бормочущих лиц, приклеенных к стене слизью из легких Хирургов, были ее родители. Их языки продолжали источать холодную злость, а презрение и неприязнь приводили в движение разорванные мышцы содранных лиц. Она четко и ясно слышала их голоса.
Глупая девчонка.
Да пошли они все к черту.
– Хорошо, – сказала Микс. – Идем искать твою собаку.
4
Девчонка осторожничала, хоть в этом не было необходимости. Что они ему сделают? Смерть ни черта не значит. Даже если они найдут Марию, он не вернется обратно, а значит, ей пора уходить, – но она решила по-другому. Либо живешь долго либо умираешь рано, и жизнь либо что-то значит, либо не значит ничего. Карлос ей не указ.
Стены родного многоквартирного дома слегка выгнулись, будто внутри нарастало давление огромной силы. Оно же, скорее всего, сорвало все двери и выбило окна. Внутри царил сумрак. Дом по периметру обходили три фигуры в темных одеждах, чьи головы были заключены в черные железные ящики. Они медленно, но целеустремленно продолжали шествие со смиренным терпением монахов. Ведущая фигура держала в левой руке открытую книгу, а правой что-то в ней записывала. Тот, кто шел посередине, размахивал курильницей – темным шаром, из которого валил густой желтый дым. Карлос уловил аромат календулы. Последний держал на шесте отрубленную голову, испускавшую луч света из искривленного рта.