Однажды вечером я зашёл во флигель «б» и передал руководителям еврейской группы два пакета сухих хлебдев и конфет, которые нам прислали из Швеции. Я подчеркнул, что и хлебцы и конфеты предназначены детям. Возле меня стоял один старый еврей. Он попросил шёпотом, чтобы я дал ему кусочек хлебца. Уже много дней он ничего не ел.
Никогда в жизни я не слышал, чтобы кого-нибудь так срамили, как они срамили этого старика.
— Неужели ты не понимаешь, — говорили они, — что наши датские товарищи сами живут впроголодь, а всё — таки они помогают нашим детям. Как тебе не стыдно попрошайничать у тех, кого ты должен благодарить!
Старик расплакался, схватил меня за руку и стал просить прощения.
Между тем один из руководителей группы позвал ребят, и они, не ожидая приказания, тотчас же построились в несколько рядов; младшие — впереди, старшие — сзади. Каждый получил по сухому хлебцу и конфету, и радости их не было конца.
— Ты знаешь, — сказал мне однажды Вейле, когда мы работали в оружейной мастерской, — я обнаружил, что оба мои приёмыша съедают только обед, который я им отдаю, а хлеб они потихоньку относят к ограждению и бросают своей матери и двум маленьким сестрёнкам.
Среди заключённых флигеля «б» был врач, и я зашёл к нему однажды вечером, чтобы он перевязал мне палец. Он показал на семнадцатилетнего юношу, который лежал на полу. Лицо у него распухло и стало вдвое шире обычного человеческого лица.
— Что с ним? — спросил я в ужасе.
— Вчера он был на работе, и польский капо пробил ему голову рукояткой лопаты. Окровавленный, он пришёл в ревир, потому что не мог больше работать. Но в ревире не лечат евреев. Врачи дали ему пластырь и даже не взглянули на рану. У него порван один из кровеносных сосудов головы. Надо остановить кровотечение. Через несколько часов он погибнет от удушья. Если бы у меня были инструменты, я бы легко спас ему жизнь. А теперь он умирает.
Врач взглянул на меня, помолчал секунду, потом тихо добавил:
— Вы знаете, среди евреев много очень умных и интеллигентных людей. Так вот, этот был самый умный из всех, кого я когда-либо знал. А теперь он умирает, Если бы у меня был морфий, я облегчил бы его страдания.
Женщины и малыши оставались в лагере недолго. Однажды утром мы увидели, как они идут по главной лагерной улице к воротам. Матери прижимали детей к груди или вели их за руку. Когда они проходили мимо нашего блока, мальчики и взрослые мужчины выбежали на улицу, чтобы в последний раз обнять мать или жену. Эсэсовцы и старосты отгоняли их хлыстами и кулаками.
На другой день Отто М. показал мне копию приказа по лагерю, который ему удалось каким-то образом достать. Один из пунктов приказа гласил: «Команда заключённых следует в Освенцим, 1740 женщин и детей».
Через несколько месяцев к нам попал один заключённый из Освенцима. Он рассказал, что прекрасно помнит этот эшелон с евреями. Прямо из вагонов их отправили в газовые камеры.
Вскоре исчезли из Штутгофа и евреи-мужчины. Вместо с подростками их отправили работать на заводы Штеттина и Данцига.
Однажды, когда я вернулся в барак, Фриц М. рассказал мне:
— Более жуткой картины я ещё не видел. Сотрудники отдела труда вместо с эсэсовцами собрали ребят и построили их. Рэсслер заявил нм, что хочет проверить их силу и выносливость. Сначала они побегут наперегонки. Тех, кто придёт к финишу первым, пошлют на работу. Остальных… Впрочем, они сами знают, что будет с остальными.
Ребята плакали, плакали и бегали взад и вперёд по главной лагерной улице, пока не падали от усталости. Когда уголовникам и эсэсовцам это развлечение надоело, они построили ребят перед бараком отдела труда и велели им прыгать через ящики. Дети совершенно обезумели от страха; они срывались со старта до команды, и их возвращали назад ударами хлыста. Они прыгали, падали и с дикими криками бросались друг на друга.
А потом они узнали, что скоро их всех отправят в последнее путешествие в Иерусалим.
Глаза Фрица наполнились слезами.
23. ЗВОН КОЛОКОЛЬЧИКОВ
Эсэсовцы в спешном порядке обнесли колючей проволокой большую площадку за лагерем. Кроме того, колючая проволока появилась вокруг новой кухни и других подсобных помещений, которые строились в связи с расширением лагеря. Предполагалось, что в своё время — после победы — лагерь будет «нормально» вмещать около 80 тысяч заключённых, примерно по триста в каждом блоке.