— Вы не слишком увлекаетесь цифрами? — мягко спросил Свентицкий.
— Я готовил доклад для главкома, — сказал Черкизов. — Поневоле нафаршировался. Однако могу поделиться и личными впечатлениями. В августе прошлого года меня едва не сшибли!
Он отогнул рукав. Розовая, затянутая свежей кожей рана светилась насквозь. Видно было, как яростно пульсирует вена.
— У них на полный ход работают две авиашколы: Московская, на Ходынке, и Егорьевская. Принимают только коммунистов с партийным стажем не менее шести месяцев… Можете мне поверить, если они берутся за что-нибудь серьезно, то делают это с толком.
— М-да… — сказал Свентицкий. — Все это немыслимо волнует! Но не пора ли немного вкусить и от радостей жизни?
Он прислушался. Из-за портьеры доносилась музыка, бил барабан, тонко ныла туземная дудка, слышался женский смех.
— Успеется… — сказал Черкизов. — Могу сообщить вам, что вы включены в состав особого авиаотряда…
— Какая прелесть! — восхитился Леон. — А велик ли отряд?
— Пока мы с вами! — усмехнулся Черкизов. — Часть авиаторов разыскивают в пехотных войсках, впоследствии к нам присоединятся английские пилоты и механики!
— Сколько наши намерены платить британцам? — осведомился с интересом Свентицкий.
— Десять фунтов за вылет.
— А нам?
— Вы же любите родину, — сказал Черкизов. — Впрочем, об этом мы еще поговорим. Я назначен командиром отряда!
Щепкин и Свентицкий встали, вытянулись, щелкнули каблуками.
— Ах, не надо этого… — поморщился Черкизов. — Не люблю! Садитесь!
Портьера отодвинулась. На них уставились две набеленные смеющиеся физиономии. Пахнуло дешевой пудрой. Особы в одинаковых широкополых шляпах с пощипанными страусиными перьями с интересом уставились на стол. Та, что повыше, с гордым аристократическим носом и синяком под глазом, жеманно сказала:
— Сколько мужчин! И все в одиночестве…
Через минуту они уже сидели за столом. Щепкин поднялся. Сославшись на усталость, ушел. Вслед ему донесся смешок одной из особ:
— Куда же вы? Мы и для вас можем подружку пригласить!
2
По мутному, серому окну струилась вода, дождь шумел мерно и нудно. И так же нудно пиликала и ныла скрипка в ресторане. От выпитого вина тело размякло, но голова была ясной.
…Леон не раз объяснял французам, что двадцатый век обесценил значение национальности. Все они принадлежат к новой нации — механиков и авиаторов. Все остальное неважно.
Что ж, у них всех действительно было много общего, летающие люди понимали друг друга хорошо даже без языка. Потому что и язык был свой: рисунок на клочке бумаги, жест, два-три слова — и тебя понимает любой, и ты понимаешь любого.
И все-таки глупость и чушь все это. Вот сейчас даже задремать невозможно: радость заставляет нелепо ухмыляться. Потому что там, близко, за горными хребтами, Русь… Россия… Русская земля…
Щепкин поднимался, ходил но номеру, курил, рисовал на потном стекле чертиков.
Вино расковало.
Скажи сейчас ему: лети на престарелом «Блерио-IV», от которого шарахались все нормальные авиаторы, — будет радость!
Затаенная жажда полета оборачивалась тоской.
Те, первые аппараты, на которых он летал, казались Щепкину похожими на чу'дные музыкальные инструменты. Когда приходилось ключом подтягивать и отпускать проволочные растяжки, он ловил себя на мысли о том, что похож на настройщика рояля. Наука была хитрая: перетянешь — и проволока не выдержит, лопнет; недотянешь — начнут скрипеть и ходить ходуном стойки. Ухо нужно было иметь музыкальное, чтобы уловить чуть басовитый единственно правильный тон струны. В небе аппарат стрекотал мотором, воздух шуршал, пел, свистел, ворковал.
Широкие крылья «Блерио» закрывали обзор с боков, на землю смотреть, можно было только сквозь круг винта, но от этого земля казалась еще более далекой, а небо близким, и рождалось ощущение одиночества и ровного радостного покоя…
По стеклу окна что-то щелкнуло. Щепкин, не понимая, распахнул окно, глянул вниз. Во дворе гостиницы, куда выходила дверь ресторанной кухни, среди мусора и объедков, стоял кучерявый оборвыш лет десяти, с рогаткой в руках, смотрел на Щепкина, корчил рожи.
— Дай рупь, хороший человек! — крикнул он.
— У меня франки… Нету еще рублей… — засмеялся Щепкин.
Оборвыш поманил его рукой, начал подмигивать.
— Сюда иди… Понимаешь? — уже тихо сказал он. — Очень надо.