— Вот видишь, так и ходим! — начинает разговор Апанасенко. — Что в море? Ни тропки, ни знака… Компас и часы — только и инструмент! Отошел от причала, курс наметил, засек по часам — и иди. Сегодня близко пойдем, всего час ходу. Тут главное — с курса не сбиться! А как время вышло — так и ищи мáхалки…
Мáхалки — длинные вешки с флажками, которые стоят на поплавках возле концов сетей.
Прислонившись к борту, я почувствовал в кармане черепки и вспомнил об утренней находке. Интересно, а как греки ходили? Ночью по звездам или только вдоль берегов? Ведь ни компаса, ни универсальных часов, кроме солнечных и водяных, у них не было…
— А зачем это тебе, Андрюша, черепочки? — скашивает глаза Апанасенко. — Играть, что ли, как дитё?..
Он следит за стрелкой компаса, пока я объясняю, что это черепки древних греков, которые жили когда-то на берегу лимана.
— Верно, татары таких не делали! — соглашается он, вертя в пальцах чернолаковый черепок. — А вот такую штуку целую мы в бухте как-то подняли после войны. Высокий такой кувшин, с двумя ручками и ножка острая…
— Амфора? А где подняли?
— Аккурат посреди бухты… Может, и амфора! В Евпаторию в музей свезли. Там у них такие стоят… А черепки эти у скотного двора на берегу валяются…
— Так вот я там и нашел!..
— Ишь ты! Говоришь, древние греки? Тут кого только в Крыму не было! И греки, и турки… Греки-то еще на моей памяти у нас жили. Их бригада на Атлеши кефаль ловила — все греки…
— А еще, Кузьма Иваныч, не знаете, находили где-нибудь такие черепки? Или амфоры?
— Дай подумать… — Он еще ниже надвигает на глаза свою кепчонку. — Вот у Донузлава, слыхал я, тоже вроде что-то нашли. Якорь вроде бы деревянный и со свинцом. Не наш якорь, старинный!.. А там на берегу и стены какие-то сложены. Да и в Окуневке, ближе сюда, тоже вроде крепостца какая-то есть. Камень оттуда на дома брали, помню…
За разговором незаметно идет время. Солнце поднимается выше. Апанасенко поглядывает на часы. То один, то другой рыбак высовывается из кубрика, приглядывается к горизонту. Петро шарит по воде биноклем.
— Правее держи, Кузьма Иваныч, — говорит он наконец бригадиру. — Похоже, наша махалка: два флажка сверху, третий подвернут!..
Апанасенко чуть переступает влево, и фелюга меняет курс.
Вот она, сеть! Ее концы скручены, перевиты. На них висят пустые створки мидий, запутались прозрачные, отливающие синевой медузы-пилемы, маленькие губки. Здесь глубина около восьмидесяти метров, как сказал мне Апанасенко. Сеть светится в прозрачной тьме. Потом в этой лазоревой тьме начинает что-то белеть, мелькать…
— Море белое! — с азартом кричат рыбаки.
— Белое — значит, рыба есть, — поясняет Филипп Никитович. — Это у калкана брюхо светится…
Ракушки впиваются в ладони, хрустят по палубе под подошвами. Саднят маленькие ранки, болит спина с непривычки.
— Давай, давай! Ничего! — подбадривают друг друга рыбаки. — Давай, ребята…
Шлепаются в открытый люк трюма шипастые блины камбалы-калкана. Изредка попадаются скаты — черные, скользкие морские коты. Они бьются на палубе и хлещут вокруг сильным и тонким хвостом с зубчатой иглой на конце. Не попадайся, не подставляй руку или ногу — до кости рассечет острая как бритва игла! Раньше из этих игл делали наконечники для стрел. Вонзится — не вытащишь. Считается, что именно такой стрелой, смазанной ядом, и был убит под Троей легендарный Ахилл.
Сеть, сеть, сеть… В трюме растет гора рыбы. Мы сменяемся через каждые сто метров сети. В ставке три сети — три километра. Подтянул, ударил о борт, освобождая от ракушек и рыбы, перехватил, снова подтянул… Это хорошо, что погода такая! А при волне повернет фелюгу, понесет на сеть, намотает ее на винт — и лезь в воду, ныряй, распутывай…
Солнце, свежий запах рыбы, слепящие блики на воде.
— Вся сеть! — Петро перегибается через борт и втаскивает последний шест с махалкой.
Фелюга разворачивается и ложится на обратный курс.
Вот и все. Вымыта палуба, закрыт трюм. Горой лежат мокрые, перепутанные сети. Снова наступает сонная, усталая тишина. И опять, зажав шкворень руля, стоит Кузя Маленький, поглядывая то на компас, то на туманный горизонт из-под козырька своей кепочки.
— Так, говоришь, древние это черепки? — начинает он прерванный было разговор. — Я так считаю, что если они у моря жили, то тоже рыбачить ходили. От тех греков, может, и наши были, оленевские. Только как же их татары-то оставили?..