Челюсть вошел в азарт: говорил на разные голоса, гримасничал и размахивал руками.
– Тогда я говорю: давайте сюда медицинского эксперта! Пусть экспертизу делает! Если бы я двенадцатилетней девчонке в дупло засунул, она бы лопнула! И вынимаю им свой болт! У тех раз – и челюсти отвисли!
– И что? – со странной полуулыбкой спросил Зубач. Ему явно не было смешно, и он принужденно кривил губу, обнажая желтые щербатые зубы. – Сделали экспертизу?
– Да сделали! – нехотя сказал цыган и остервенело почесал волосатую грудь. – Пришел лепила очкастый, померил линейкой и написал: три инородных тела размером восемь на пять миллиметров. Я ему: как так, они поболе будут! А он свое – у тебя там еще кожа, ее я не считаю! Я психанул, говорю: дай мне бритвочку, я их сейчас на спор вырежу и померим в натуре, без всякой кожи…
– Вырезал? Померил? – продолжал скалиться Зубач.
Вопросы он задавал не просто так: такие вопросы и таким тоном просто так не задают. Ему что-то не нравилось – то ли в цыгане, то ли в его рассказе. И он цеплялся к рассказчику, или, выражаясь языком хаты, тянул на него.
– Не дали, гады: нарочно меньший размер посчитали…
Челюсть продолжал чесаться. Конец рассказа получался скомканным.
– Заели меня эти вши совсем…
– Ну а потом чего, потом-то? – не отставал Зубач. – Чего ж ты на самом-то главном сминжевался?
– За Таньку закрыли дело. Кражи да грабеж повесили, воткнули пятерик, вот и пошел разматывать.
– Фуфлом от твоего базара тянет! – перестав улыбаться, сказал Зубач. Широкий в плечах, он имел большой опыт всевозможных разборок и сейчас явно собирался им воспользоваться.
– Че ты гонишь?! – Челюсть шагнул вперед и оказался с Зубачом лицом к лицу.
Внушительностью телосложения он уступал Зубачу, но познавший суть физических противоборств Вольф отметил, что у цыгана широкие запястья и крепкая спина – верные признаки хорошего бойца. Многое еще зависело от куража, злости и специальных умений.
В камере наступила звенящая тишина, стало слышно, как журчит вода в толчке.
– Зуб даю, ты и вправду дитю глину месил! А потом, чтоб с поганой статьи соскочить, чужие висяки на себя взял!
Контролируя руки противника, Зубач поднял сжатые кулаки. Но резкого удара головой он не ожидал. Бугристый лоб цыгана с силой врезался ему в лицо, расплющив нос. Хлынула кровь, Зубач потерял ориентировку, шагнул назад и закачался. Ладони он прижал к запрокинутому лицу. Всем стало ясно, что он проиграл, но Челюсть не собирался останавливаться на полпути и мгновенно ударил ногой в пах, в живот, потом сцепленными кулаками как молотом саданул по спине. Когда обессиленное тело рухнуло на пол, Челюсть принялся нещадно месить его ботинками сорок пятого размера.
– Хорош, кончай мясню в хате! – вмешался Микула. – Нам жмурики не нужны!
Цыган еще несколько раз пнул поверженного противника и отошел.
– Сучня! Откуда он взялся? Почему метлу не привязывает? Меня везде знают, а он кто такой? – возмущался Челюсть, и выходило у него довольно искренне. – Ладно, на зоне разберемся. Я против беспредела. Пусть все будет путем, по закону. За базар отвечать надо.
– Точняк, – поддержал цыгана Вольф. – Кто на честного бродягу чернуху гонит, тому язык отрезают!
– И отрежем! – пообещал Челюсть. – Сука буду – соберу сходняк, пусть люди решают! Честного блатного парафинить – это тебе не Драного облажать!
Зубач поднялся на колени, на ощупь стянул с ближайшей шконки серую простыню и, скомкав, прижал к залитому кровью лицу.
– Разберемся, брателла, разберемся! – глухо раздался из-под ткани его голос. – Я знаю, куда маляву загнать!
– Вяжи гнилой базар! – оборвал его Микула. – Сам напоролся, сам и виноват.
Смотрящего поддержал Катала.
– Он в цвет базарит, Зубач. Я бы за тебя мазу тянул, но не могу. Сейчас ты не прав. Такие слова за рваный рупь бросать нельзя. Мы же не бакланы у бановского шалмана[67]. Мы правильные босяки в своем дому. Здесь все по справедливости быть должно.
– Еще увидите, что это за рыба! – Зубач встал и, пошатываясь, направился к умывальнику.
Напряжение спало, камера возвращалась к обыденной жизни.
– А что, Володя, не перекусить ли нам? – как ни в чем не бывало спросил Яков Семенович.
После ужина, когда хата с унылой обреченностью готовилась ко сну, неожиданно хлопнула «кормушка» и в открывшемся небольшом прямоугольнике появилась круглая плутовская физиономия рыжего сержанта, который обычно приносил малявы и грев с воли.
– Васильев, Вольф, без вещей на выход! – нарочито огрубленным голосом скомандовал он.