Немало сомнений, и даже резонных, высказал он. Но все же я вовлек его в задуманное мной мероприятие — ничего другого придумать вроде и нельзя было… И вот мы переоделись в гражданское. Правда, старший лейтенант Сидорин не полностью: вместо шинели накинул на плечи пальто с бобровым воротником, а на голову — лисью шапку. А галифе, гимнастерку, сапоги не снял. Вскоре он подъехал на лошади к подворью деда Евсея и попросил его прийти в полдень на кладбище, чтобы показать могилу Горбыля его племяннику, прибывшему издалека, а также пригласить на поминки знакомых покойного.
Часа через четыре, купив венок из искусственных цветов и потихоньку понукая лошадь, мы на подводе двинулись в сторону кладбища.
«Ну, Петр Петрович, если из нашей затеи получится что-нибудь толковое, можете считать меня своим должником», — все сомневался старший лейтенант Сидорин. «Не надо так, Денис Иванович. Коль начали, давайте действовать поувереннее».
На первых порах нам явно не везло. Когда приблизились к кладбищу, увидели там лишь деда Евсея, рослого, одетого в черную шубу, на голове — серая заячья шапка. В одной руке у него была деревянная лопата, в другой — метла.
«Здравствуйте, дедушка Евсей!» — поздоровался я с ним. «Будтэ здоровеньки», — глуховатым голосом произнес он, мешая украинскую речь с русской. «А что, дедушка, никто больше не смог прийти на поминки?» — «Я заходыв к двум дидам, но один сказался хворым, а другого нэма дома. Вы, значит, будэтэ племянником покойного Горбыля?» — «Да, дедушка, проездом здесь. Побуду дня два. Заодно хочу проведать могилу дяди Леона. Вы же знали его?» — «Ни, я его нэ бачив, бо я приихав в Бикин в войну, а вин ще раньше помер». — «А могилку его нам покажете? Я тут впервые». — «Нэ помню его могилы, но знаю, шо трэба шукать ии в левом углу, там ховалы померших перед войной, царство им небесное». — Дед перекрестился.
Да, видно, я начал свое мероприятие слишком поспешно. Знакомые Горбыля, не оповещенные заранее, не пришли на поминки, и, следовательно, разговаривать мне будет не с кем. Однако отступать было поздно. Привязав лошадь к дереву и взяв с собой венок и сумку с продуктами, мы потянулись за дедом Евсеем по тропке, недавно проторенной в глубоком лежалом снегу и слегка припорошенной свежим снегом. Через несколько минут дед остановился, сказав, что могила Горбыля где-то поблизости: дескать, поищите сами, ибо надписи на крестах он уже не различает — совсем плох глазами стал.
Утопая по колено в сугробах, мы с трудом пробирались от одного могильного холмика к другому, вглядывались в надписи на крестах, где они еще сохранились. И вдруг увидели то, что искали: на невысоком, почерневшем от времени деревянном кресте можно было прочитать: «Горбыль Леон А., ум. 27.8.1939 г.». К нашему изумлению, могила была очищена от снега, на ней лежал точно такой же венок, какой мы принесли с собой.
Мы со старшим лейтенантом Сидориным переглянулись. Его широко раскрытые глаза и до предела поднятые, дуги бровей на этот раз выражали, казалось, его крайнее удивление, граничащее с ужасом.
Удивил нас, конечно, не крест с четко вырезанной на нем надписью, положившей конец неясности в вопросе, когда скончался Горбыль, но сама недавно прибранная могила покойного, не имеющего никаких родственников.
Нашу немую сцену прервал подошедший дед Евсей: «Ну шо, хлопци, найшлы могилку Горбыля?» — «Нашли, дедушка, вот тут и покоится дядя Леон, — ответил я, вздыхая, и спросил: — А что, дедушка, это вы прибрали могилу и положили на нее венок?» — «Ни, ни, я тут нэ був раньше, мы ведь з вами пришлы разом. — Он прищурился: — Бачу, шо тут хтось був, но хто такий, нэ помню, памьять у мэнэ стала як решето, ничого уже нэ дэржить».
Мы возложили венок на могилу, начали трапезничать.
После третьей рюмки дед Евсей крякнул: «Добре пошла!»
А это, по его словам, означало, что покойный Горбыль доволен посещением его могилы племянником.
«Мне бы хотелось сфотографироваться у могилы дяди, — подмигнул я старшему лейтенанту. — Не сможешь ли побыстрее привезти фотографа?»
Поняв меня с полуслова, Сидорин направился за ограду кладбища, где стояла его лошадь, запряженная в повозку.
Через полчаса он вернулся с фотоаппаратом, сказав, что взял его у товарища. Сделав нужные снимки, отправились в обратный путь. Возле ворот кладбища я сказал деду Евсею, что, по христианскому обычаю, с кладбища ничего недоеденного и недопитого не выносят. Но оставшаяся у меня бутылка водки не почата, значит, не грех взять ее с собой. Вручив ее деду, попросил помянуть дома моего «дядю». Тогда дед Евсей растрогался и вдруг сказал то, чего мы никак не ожидали: «Вот шо значить ридна кровь. Уля тоже дала мэни гроший на пивлитру, шоб помянуть батьку Ливона». — «Какая Уля?» — У меня едва не перехватило горло от неожиданности. «Ну, дочка Горбыля. Я сичас вспомнив, шо вона недавно тоже тут поминала батьку и дала мэни гроший». — «Она в Бикине живет?» — «Ни-и, вона приихала из етого, ну як ево, со станции… вот опять забув». — «Она одна здесь была». — «Ни-и, их було двое, ще була Улина матырь». — «Какая мать, ведь жена Горбыля умерла раньше его самого». — «Та ни, то була ни ридная, а крэстная матырь Ули — Мирониха. Вона живеть одна — через десяток домов от моей хаты. Я помню, шо у Ули с собой здесь, на кладбище, не було малых гроший, так вона позычила их у Миронихи. Та из-за пазухи достала кошелечек и отщитала мэни на пивлитру для поминок Лиона». — «Отвези деда домой, — сказал я старшему лейтенанту, отойдя с ним чуть в сторону. — Пусть он покажет тебе избу Миронихи. Зайди к ней и уточни, кто такая Уля и где она проживает. А я подожду тебя в гостинице».
Минут через сорок он с огорчением рассказывал мне в гостинице, что Мирониха встретила его неприветливо, даже странно. Сидела за столом будто немая, как истукан, только мычала в ответ на задаваемые ей вопросы.
«Почему?» — «А черт ее знает! Я и сам не понял, что с ней». — «Может, вы не у Миронихи были, не туда зашли?» — «Что вы, Петр Петрович, это была Мирониха. Дом ее мне показал сам дед Евсей». — «Тогда вот что, Денис Иванович. Надо вам немедля ехать к деду Евсею. Подбросьте его к дому Миронихи, Если это та женщина, что была с Улей, то пускай дед уточнит нужные нам сведения… Только вы на этот раз в дом не заходите».
Вскоре старший лейтенант Сидорин, вернувшись в гостиницу, положил передо мною на стол старый конверт с обратным адресом Ули: «Хабаровский край, станция Хор, железнодорожный поселок, 2, квартира 7. Зимина Ульяна Леоновна».
К чести деда Евсея, он выполнил все, о чем просил его старший лейтенант Сидорин, побывал в доме, на который указывал. В нем действительно жила Мирониха.
Но что же с Миронихой? Оказывается, в прошлый раз, когда Сидорин шел по двору ее дома, отбиваясь от злой цепной собаки, остроглазая старуха, поглядывая в окно, приметила на незваном госте хромовые сапоги и галифе с голубым кантом. Подумала, что это «замаскированный» милиционер пришел штрафовать ее и изымать самогон, первач, который только что гнала. Вот и обомлела от страха.
Мы решили: нужно, не мешкая, найти Ульяну. Когда я стал собираться в Хор, старший лейтенант Сидорин изъявил желание поехать со мной, заявляя, что ему тоже небесполезно знать, что расскажет Ульяна. Я не возражал, понимая, что ему после моего возвращения в Хабаровск предстоит здесь, в Бикине, заниматься делами, связанными с предстоящим мероприятием.
На станцию Хор наш поезд пришел часов в семь утра. Мы разыскали контору «Заготзерно», в которой Ульяна работала счетоводом, — здесь мы и беседовали.
Муж Ульяны — шофер, сынишка учится в 5 классе. Ей едва перевалило за тридцать, и она выглядела по-девичьи стройной и энергичной. Во всю щеку ее сиял румянец, глаза были цепкие, проницательные.
«Ульяна Леоновна, нами, сотрудниками госбезопасности, задержан человек, пробравшийся в Приморье из-за границы. Он утверждает, что ваш отец когда-то помог ему уйти в Маньчжурию. Поэтому мы хотели бы поговорить о вашем отце».