XXII
Был пасмурный декабрьский день 1974 года. Майор Немечек уже продолжительное время сидел в кабинете полковника Тесаржа, слушая своего начальника, и пытался понять, куда тот клонит.
Полковник действительно говорил о вещах, весьма отдаленных от службы.
— Ты мне еще не докладывал, Милан, как провел отпуск на Шумаве.
— Но, товарищ полковник, это было так давно, что я об этом уже позабыл…
— Почему давно? Два месяца — это не такой уж большой срок… Грибы были?
«Может быть, этим разговором он хочет напомнить мне, что я еще не принес ему, как обычно, сушеных грибов?» — подумал Немечек.
— В этом году грибов было столько, что хоть косой коси, товарищ полковник. Я уже приготовил для вас мешочек сушеных грибов, но все время забываю положить его в портфель. К тому же и вас не было здесь почти две недели, вот я и выпустил это как-то из памяти…
— Я не о том. Я хотел спросить, как ты вообще провел время.
— Как всегда, товарищ полковник. Солнечная Шумава никогда меня не обманывает. Грибов было очень много, погода стояла великолепная.
— Я рад, что ты хорошо отдохнул. Ну а теперь относительно моей командировки… На совещании в Будапеште обсуждались вопросы, касающиеся непосредственно и тебя.
— Меня?
— Да, тебя и вообще всех, кто занимался делом Гегенмана. На совещании было хорошо оценено наше сотрудничество с Будапештом и Софией. У наших зарубежных коллег словно камень с сердца свалился, когда мы посадили под замок этого Гегенмана.
— Я надеюсь, товарищ полковник, что вы не пригласили меня сюда только затем, чтобы беседовать со мной о Шумаве, грибах и о Гегенмане…
— Ты прав. Я пригласил тебя, Милан, чтобы сообщить о том, что существует другое «Г». И, кажется, гораздо более значительное, нежели Гегенман. Если я скажу тебе, о ком идет речь, у тебя в глазах потемнеет. Но уж придется…
Полковник произнес имя, услышав которое майор Немечек даже дыхание задержал. Ему не хотелось верить, что этот, человек мог иметь что-то общее с Пуллахом.
Немечек шел в свой кабинет будто во сне. Подойдя к двери, он услышал звонок телефона. Он быстро подбежал к столу, снял трубку.
— Приветствую тебя, Следопыт, — послышалось в трубке, и он сразу понял, кто это звонит и зачем. — Знаю, что завтра вторая суббота месяца, и твое высшее начальство приказало тебе напомнить мне, что завтра у вас приемный день. Можешь быть спокойным, будем у вас в полном составе.
— Прекрасно, Милан. Я вижу, что ты меняешься прямо на глазах. А может, ты сидишь без дела и размышляешь о чем-нибудь приятном?
— Ты угадал. Я только что был у шефа, мне поручили одно весьма приятное дельце. Ну что ж, такова жизнь. Так завтра около восьми мы с Иржиной придем. Надеюсь, что ты опять расскажешь что-нибудь интересное, например о каком-нибудь церковном стороже или об украденных пистолетах…
— Нет, на сей раз могу предложить тебе нечто иное. Ты еще собираешь марки?
— Пытаюсь.
— Ну, тогда можешь радоваться. Подарю тебе целую кучу. Мне дали их целый сверток за одну-единственную спасенную марку. Ну, пока, завтра не позже восьми ждем вас у себя…
Милан Немечек положил трубку, но думал он уже не об обещанном подарке. Все его мысли были заняты сейчас человеком, имя которого начинается с той же буквы, что и «Гегенман».
В тот же день он приступил к выполнению задания.
XXIII
Был поздний июньский вечер 1975 года. Календарь показывал число, когда в «Розмари» обычно празднуется приход лета. Но на этот раз люди, знающие об этом обычае, напрасно ждали веселья. Вилла не засветилась во тьме всеми своими огнями. На «холме» в этом году не отмечали приход лета.
Розмари Кейтель сидела в кресле в холле на первом этаже. В помещении горела всего лишь одна настольная лампа. Перед Розмари лежала какая-то книга, но она уже давно ее не читала. Она думала о том, что люди, которых она считала своими друзьями, вовсе таковыми не являются. В последнее время и муж стал сторониться ее больше, чем когда-либо. Большинство из тех, кого она пригласила на празднование прихода лета, которое в этом году должно было быть юбилейным, двадцатым, под разными предлогами отказались.
Света, который в это время обычно вырывался из окон «Розмари», освещая все окружающее пространство, теперь не было, и Кейтелей окружала темнота. Эта темнота воцарилась и вокруг них, и в них самих.