— Кто там был еще кроме вас двоих?
— Все мужчины нашей группы, абсолютно все, женщин не было. Профессор, Браун, швед… Мы дошли до того, что хотели пойти на улицу за девушками, но Бруннер заявил, что у него уже девушка есть. Только сейчас мне пришло в голову, где я мог слышать название этого населенного пункта — «Баронов». Бруннер сказал, что его девушка живет в Баронове и что в среду он хочет к ней поехать. Для этой цели он и попросил у меня машину. Вот как тогда было.
— Это правда? Ведь вы же говорили, что Бруннер поехал туда к своей тете. Так к кому же все-таки он поехал?
— Простите, это я сказал просто так, ну… со злости. Ему нужна была машина, чтобы найти какую-нибудь девушку легкого поведения. Это можно понять, ведь он ездит сюда довольно часто.
— Откуда вы это знаете?
— Он сам мне говорил.
Голос Мюллера звучал так равнодушно, что майору это показалось странным. Мюллер общается с Бруннером, дает ему машину, едет вместе с ним на трехдневную экскурсию и вдруг такое неестественное равнодушие.
— Где вы познакомились с Бруннером?
— Здесь, у вас. Он должен был ехать с нашей группой, но прибыл сюда на несколько дней раньше и поселился в другой гостинице, не знаю почему. Потом охотно отправился вместе с нами на экскурсию… Он знает ваш язык, что нас, естественно, устраивало.
— Вы вместе ехали в Татры, а потом обратно… времени вполне достаточно, чтобы познакомиться поближе, не так ли?
— Поверьте мне, я действительно больше о нем ничего не знаю, — сказал Мюллер, и это прозвучало правдоподобно. — Туда мы ехали вместе, а назад — нет. Он сказал мне, что вернется самолетом. С того времени, собственно со вчерашнего дня, я его не видел. Впрочем, я даже не знаю, где находится гостиница, в которой он живет.
— Вы могли бы предъявить нам ваши железнодорожные билеты, если бы это потребовалось, господин Мюллер?
— Разумеется. Мы купили их при помощи вашего бюро путешествий в гостинице. Одну минуту, они у меня где-то здесь, в кошельке.
— Спасибо, не стоит. Я спросил о них просто так, на всякий случай.
Дуда взглянул на часы и заторопился. Все это время его не переставала волновать мысль о Бруннере. Беседа окончена, и делать ему здесь больше нечего. У него еще есть время, чтобы к десяти поспеть в отдел и побеседовать со вторым.
— Господин Мюллер, мой коллега, — он кивнул в сторону Илчика, который все подробно записывал, — оформит протокол, после чего вы его подпишете. Здесь же вам выпишут и подтверждение на материальную компенсацию. Больше у меня вопросов к вам нет. Желаю хорошо провести остаток времени у нас в стране и счастливо возвратиться домой.
Петр Урбан чувствовал себя как в доме отдыха. Рана заживала, никаких осложнений не было. Тишина в домике за высоким забором действовала на него благотворно.
Время! Наверное, он никогда не имел его столько, как теперь. Каждый день, лежа на кровати с закрытыми глазами, он как бы прокручивал в голове интереснейший фильм: воспоминания о прошлом. А воспоминаний было много.
В этом фильме не было ничего такого, чего бы он мог стыдиться. Кроме проклятой эмиграции!.. После возвращения он с воодушевлением брался за любую порученную работу; этим самым он хотел как-то заглушить мучившее его чувство стыда и вины за ошибочный шаг. Рабочие завода, его коллеги по работе стремились сойтись с ним поближе, подружиться, оказывали ему все большее доверие. А потом он даже занял свое прежнее место.
Однако не все, что Петр делал, получалось у него так, как он того желал. Когда-то он утешал себя надеждой, что работа и время загладят тревоги, все неприглядные факты прошлого исчезнут, вытесненные из памяти новыми добрыми делами. Но результат оказался прямо противоположным: угрызения совести не только не исчезали со временем, но становились все сильнее. Чем большее доверие ему оказывали, тем больше он мучился, тем безжалостнее в душе карал себя. И только здесь, в тишине больницы, он понял, почему это происходило.
Вероятно, этому способствовало какое-то предчувствие, которому Урбан сначала не уделял достаточного внимания. Дело в том, что он постоянно ощущал какую-то опасность, связанную с эмиграцией, хотя с того времени прошло уже несколько лет. Он постоянно чего-то ожидал, и это что-то должно было обязательно произойти, но что именно это могло быть, он не знал. И только шестов чувство подсказывало ему, что это будет что-то неприятное. Это было беспокойство человека, который уже однажды совершил ошибку и теперь не был уверен, не совершит ли он ее во второй раз под сильным давлением определенных обстоятельств.