— Но я звонил туда, правда. Другое дело, что там никто не ответил, тогда я позвонил в…
— Ну, ну?!
— …в комнату номер триста восемьдесят два.
— Как же мне теперь вам верить? Ведь вы лжец, каких свет не видывал! Говорите в последний раз, но правду!
— Во всем виновата моя старая забывчивая голова, панове, — проговорил Карас, всем своим видом пытаясь выразить раскаяние. — Вчера я действительно забыл этот номер и позвонил сначала в комнату номер триста восемьдесят три. Ну а когда там никто не взял трубку, я позвонил в комнату номером меньше и на этот раз не ошибся…
— Ну ладно, я завожу на вас дело по соучастию в попытке убийства чехословацкого гражданина… и так далее. Получите письменное уведомление с согласием прокурора о вашем задержании. Сейчас сделаем перерыв, чтобы подготовить нужные документы, а потом расскажете нам все подробно. И о кафе «Цембало» тоже. Что смотрите на меня такими глазами? Это также относится к делу. Положите на стол все, что у вас в карманах. Портфель пусть лежит. И никаких глупостей, вы же не новичок и знаете, чем это пахнет. А пока что я оставляю вас на попечение этого молодого человека, — кивнул он на своего молчаливого коллегу и вышел.
Даже такое большое горе не смогло погасить красоту Тяпушиковой, хотя беспрерывный плач и наложил свой отпечаток на ее красивое лицо. Дуде было жаль Тяпушикову, которая прошла с мужем бок о бок весь тяжелый период эмиграции, вместе с ним испытала невзгоды и лишения. И вот теперь, когда они оба возвратились домой, получили хорошую и спокойную работу и снова устроили свою жизнь, приходит какой-то негодяй и убивает его.
Ее допрос не продвинул расследование ни на шаг вперед. Возвратившись домой из больницы с ночной смены — это было после полуночи, — она обнаружила там мертвого мужа. Никаких подозрений у нее не было. Томаш все это время был спокойный, уравновешенный, об эмиграции вспоминал с сожалением, стыдясь совершенного когда-то необдуманного шага.
На столе перед Тяпушиковой стоял магнитофон с вложенной кассетой. Дело в том, что утром при осмотре квартиры Тяпушиковых был обнаружен хорошо замаскированный стационарный магнитофон. Он был включен на запись, свободный конец ленты тихо шелестел при вращении кассеты.
На ленте не было записано ничего, кроме примерно получасового разговора двух мужчин. Поручик Туги переписал часть разговора на другую пленку. Криминалисты предположили, что это разговор Тяпушика с его убийцей. Запись кончалась выстрелом, остаток ленты был чистый. Ничего определенного по этому вопросу никто сказать не мог. Положение немного прояснилось, когда Тяпушикова вскользь упомянула о невинных проделках своего покойника мужа. Когда у них собирались гости, он незаметно для них записывал разговор за столом, а потом, когда эти люди вновь у них собирались, он веселил их, прокручивая записанную пленку. Ну а все остальное объяснил напечатанный на машинке текст на узкой полоске бумаги, информировавший Тяпушика о визите.
Дуда подождал, пока Тяпушикова немного успокоится, и спросил:
— Можем продолжать, пани Тяпушикова?
Она молча кивнула. Поручик Туги включил магнитофон на воспроизведение.
— …Разумеется, я могу вам помочь. Сколько вам надо? — зазвучало в комнате.
— Это сейчас не играет никакой роли. Вы неправильно меня поняли. Деньги вам хотим предложить мы.
— Что вы, собственно, хотите?
У внимательно слушавшей Тяпушиковой вдруг задрожали руки; она узнала голос своего мужа. Глаза ее вновь наполнились слезами. Но Дуда вынужден был продолжать, хотя ему было очень жаль эту женщину.
— …Кое-какую информацию с вашего завода, касающуюся современного состояния и перспектив развития звуковой техники, — звучал чужой голос.
— Все, о чем вы мне здесь говорите, называется шпионажем, — ответил Тяпушик.
— Как это называется — неважно. Вы получили от нас поддержку в эмиграции, а теперь будьте добры расплатиться, и мы будем квиты.
Дуда энергично взмахнул рукой; и Туги нажал на «стоп», хотя они не до конца прокрутили приготовленный кусок. Они молча ждали, пока Тяпушикова будет в состоянии говорить.
— Вы узнали кого-нибудь? — спросил майор и попросил Туги сходить в соседний кабинет за Чамбаловой.
— Да. Один мой муж… Другого голоса я никогда в жизни не слышала.
Она открыла сумку и стала искать носовой платок. Она делала это машинально, забыв, что мокрый платок ее лежит на столе. Чамбалова молча подошла к ней и своим платком вытерла ей слезы.