– Это шибко хорошие люди, эти не будут хунхузами. Я, когда буду в городе, буду у них ночевать. Такие люди не прогонят меня, что на мне одна рубашка и одни штаны. Хватит. Говорим больше, чем собака виляет хвостом. Пошли дрова носить.
Споро разбили табор, натянули положок, настелили папоротника на постель, сели снова пить чай. В тайге чай – заглавная еда. Снова потек неспешный разговор.
– Борис Игнатьевич, вы человек грамотный, скажите нам, кто такие социал-демократы, которых ругают во всех газетах? – спросил Федор Силов.
– Это почти такие же люди, как наш Арсё. Всё взять от богатых, всё отдать бедным. И там, конечно, большинство грамотных людей. Они не рассуждают так примитивно, они готовят революцию и рвутся к власти, чтобы самим стать такими же, какими стали наши властители. Поймите, люди, что человек у власти – это уже богач, или, как говорит Арсё, хунхуз. Кто, где, когда держал в руках власть и умер голодной смертью? Такого я не ведаю. Каждый властвующий так или иначе будет стоять над народом. Закон природы. Вожак волчьей стаи первым начинает есть, а уж за ним другие. При этом он съедает кусок повкуснее.
– Тогда зачем же революция?
– Затем, чтобы встряхнуть Россию, накормить народ, а сытым народом править легко. Того хотят большевики, эсеры, социал-демократы и другие партии, вплоть до анархистов, что хотят жить без старой власти, большевики в том числе, но эти, Арсё, хотят установить власть всех бедняков.
– Вы сегодня стреляли в Юханьку, а он тоже называет себя красным большевиком, – проговорил Арсё, посапывая трубкой.
– Значит, и большевики – хунхузы: у одного отобрать – другому отдать, – буркнул Федор.
– Нет, Федор. Юханька может себя назвать и императором, но суть его останется. Он хунхуз. Большевики живы идеями Маркса и Энгельса. Эти будут пострашнее других партий. Эти возьмут власть в свои руки и установят диктатуру пролетариата. Диктатуру толпы. А толпа, ты сам знаешь, что это такое. Но я уже говорил, что не могу понять, как это безграмотный рабочий будет управлять страной. Это идёт от анархии. Ты захочешь управлять, я тоже захочу, а кто же будет работать?
– Шишканов говорил, что ему ближе большевики. Если судить по нему, то они такие же хунхузы, как я китайский император. Эти готовы отдать последнее, абы сосед был сыт. Правдолюбцы.
– Правдолюбцам во все времена не хватало места на земле. Не хватит и этим, – ответил Ванин. – Политика – дело сложное. Но знайте, что кто вершит ту политику, кто будет вершить ее, тот и будет жить и спекулировать на чувствах народа, опираться на народ. Без народа любой политик ничто. Царь ведь тоже обращается к народу. А видел он лицо того народа? Нет. Другие будут взывать к народу, большевики ли, эсеры ли, кадеты ли, звать за собой народ. И вот, кто больше посулит народу, с теми будет народ. Народ ведь плывет туда, где берег ближе, вода тише. Кого-то запугают, затаскают, кому-то голову скрутят. К власти еще никто не приходил без крови. Давайте спать. Кто первый на часах?
– Я буду на часах, что-то мне не спится, – согласился Федор. – Хунхузы, может, ушли, а может, затаились. Где есть русские, там и жди ловушку.
– Нет, там Хомин и Мартюшев. Они трусливее росомахи. Можно всем спать, – отмахнулся Арсё. – Все спите, я буду трубку курить и долго думать.
Над тайгой разлилась тишина. Издали слышался рокот речки, осипший крик квонгульчи[20] – за лето надорвала голос – да тихие вздохи тайги. Всплыл месяц. Усталые за день тени снова проснулись и легли на землю. Невдалеке шуршал и шуршал листвой колонок, искал мышей; слышался их писк – значит, поймал. Шумно захлопала крыльями птица, знать, и она попала в зубки хищника. Вдалеке утробно пророкотал гром. Наплывал то теплый, то холодный воздух, нес с собой запахи, звуки, несбыточные человеческие мечты. Примерно те, что были у Арсё: сделать жизнь на земле такой, чтобы никто не плакал, никто не болел, жил бы каждый тайгой, любил бы тайгу. Совсем обычные мечты, но совсем неисполнимые. А Арсё видел, что в тайге с каждым годом зверя становится меньше, тайга отступает под топором человека, тайга медленно умирает. Как уберечь? Тоже несбыточная мечта.
Так, сидя, и задремал…
7
Черный Дьявол продолжал борьбу с теми, кто грозился на него напасть. Он изгнал из своих владений бурого медведя. Вместе с волчицей напал на барса, но тот не принял бой, метнулся на дерево, а когда волки отошли, то удрал за перевал, чтобы больше не жить с беспокойным соседом.
Предстояла последняя схватка с тигрицей, с той, что однажды Дьявол встретил на перевале. И вот их тропы пересеклись. Тигрица с тем же нескрываемым удивлением смотрела на смельчака. Не убегает. Это уже занятно. Угрожающе зарычала. Черный Дьявол ответил таким же рыком, припал к травам, намереваясь напасть на хозяйку леса. Тигрица подобрала лапы, начала нервно перебирать ими. Подрагивал гибкий хвост. Пошла на Дьявола скрадывающей смертельной походкой. Собралась в тугую пружину, чтобы прыгнуть на наглеца, посмевшего не убегать с тропы охоты таежной царицы. Уминала тяжелыми лапами листву, готовила себе опору. Прыгнула. Как парящая птица, легко проскользила по воздуху, мелькнув на солнце охристой с черными полосами шерстью, упала там, где должен был быть Черный Дьявол. Но там было пусто. Дьявол в доли секунды ушел от врага и с ходу, с лёту успел схватить тигрицу за бок, прошел своими клычинами, будто ножом, располосовал кожу. Тихий и болезненный рык, замешательство – и этого хватило Дьяволу, чтобы напасть на тигрицу сзади, в страшном рывке перехватить сухожилия на задней лапе. Грозный рев, и она, беспомощная, покатилась по чистинке. Вскочила, искалеченная и трехлапая. Не знала, что Дьявол такое мог делать мастерски. В лютой злобе еще попыталась поймать обидчика, но он теперь совсем легко уходил от неё. А уходя, ранил и ранил. Заревела. Нет, она уже не нападала, она защищалась. Нападал Черный Дьявол.
20
Квонгульчи – уссурийская, или восточная, совка. В тихую ночь голос уссурийской совки слышен за триста-четыреста метров.