Заключительные строки этого письма дышат такой решимостью и суровостью, что позднейший компромисс между родителями «малютки Бетти» представляется более чем сомнительным. О ней самой нам известно лишь, что она умерла в четырнадцатилетнем возрасте и была похоронена в Эктоне — там же, где еще несколько лет спустя нашла последний приют ее мать. В завещании Рочестер отписал «малютке по имени Элизабет Кларк сорок фунтов ежегодного вспоможения, выплачиваемого пожизненно со дня моей смерти, в обеспечение чего я закладываю особняк Саттон-Маллет». Скорее всего, речь здесь идет именно о дочери мисс Барри; куда с меньшим доверием следует отнестись к рассказу «капитана» Смита о некоей мадам Кларк, жестоко изнасилованной за год до кончины Рочестера.
VIII
Идиллический пейзаж
Мисс Барри, и мисс Робертс, и мисс Бутель жили в Лондоне и имели определенное отношение ко двору; деревня, напротив, скорее всего ассоциировалась для Рочестера с женой и детьми. В отличие от большинства светских людей, он не придерживался презрительного отношения к жизни в глуши, вкратце сформулированного сэром Робертом Балкли в письме к поэту: «Оставить Лондон для меня как умереть». Де Грамон, по свидетельству Энтони Гамильтона, называл деревню «каторжной галерой юности». Разбитые дороги, отсутствие развлечений (ни театра, ни борделя), косность и отсталость аборигенов, — тогдашний Оксфордшир отстоял от Лондона примерно на такое же расстояние, какое в наши дни разделяет Оркнейские острова и Эдинбург. В театральных комедиях того времени полным-полно сельских сквайров и их женушек, которые, приехав в Лондон, ужасают и потешают столичных жителей нелепыми нарядами и дикими манерами. Стэнфорд — персонаж из пьесы Шедуэлла «Горемычные любовники», — потерпев фиаско при дворе и вообще во всем Лондоне, выслушивает совет пожить в деревне: там он, мол, будет свободен. «Свободен! — горестно восклицает он. — Свободен напиваться допьяна мартовским пивом или вином хуже того, каким в дешевых кабаках запивают свиное рагу; свободен слышать конское ржание, собачий лай и соколиный крик».
Но Рочестер вырос в деревне; до приезда в Оксфорд он и в городе-то не был ни разу; и редкий год он не возвращался к себе в именье — пописать стихи, оправиться от болезни или просто поразмыслить над жизнью. В письме Сэвилу он признается, что только в деревне «человек может думать, потому что при дворе не думают вообще, а если и думают — то, подобно человеку, помещенному в барабан, только о грохоте палочных ударов, обрушивающихся на голову». К тому же время от времени ему было просто необходимо обуздывать «неутолимую жажду вина и женщин», о которой писал Натаниэл Ли, хотя эта жажда подчас накатывала на него и в деревне. В его последнем творении — модернизированной для нужд театра эпохи Реставрации версии флетчеровского «Валентиниана» — иные вписанные им строки носят явно автобиографический характер:
Не так ли взирали на Рочестера в Хай-Лодже, Вудсток, фавны и сатиры с непристойных фресок, которыми он сам же, по словам Обри, и расписал тамошние стены? Потому что часть своих лондонских правил и привычек он перенес и в деревню; правда, здесь имелось резкое различие между Вудстоком, его официальной резиденцией как королевского лесничего начиная с 1674 года, и Эддербери — деревенской усадьбой, в которой почти безвыездно обитала его супруга. Описывая это различие между двумя домами, отстоящими друг от дружки на неполные пятнадцать миль, Сэвил говорил об «эддерберийской трезвости и вудстокском дебоширстве». Именно в Вудстоке Рочестер спознался с Нелли Браун, сюда же к нему порой наведывался Бекингем, причем однажды он прибыл «с лучшей сворой гончих, какие когда-либо травили зверя на британской земле». Именно здесь принимал и потчевал Рочестер самых необузданных из числа своих собутыльников; тогда как в Эддербери Бакхерст или тот же Сэвил наведывались лишь по чисто церемониальным (и декоративным) поводам вроде крещения младенца. Не исключено, что как раз в вудстокских лесах эта буйная парочка впуталась в историю, описываемую Хирном: