Паша: Забери этого негодяя в тюрьму и держи там до моего приказа.
Полицейский (погонщику): Где тебя нанял этот человек, Мурси?
Погонщик: Неподалеку от ал-Имам.
Паша (полицейскому): Почему ты не выполняешь мой приказ? Живо веди его в тюрьму.
Полицейский (со смехом): Ты, похоже, из тех юродивых, что собираются возле ал-Имам. Пошли-ка со мной в участок, по тебе видно, что карманы твои пусты и платить тебе нечем.
Говорил Иса ибн Хишам: Полицейский ухватил пашу за руку и потащил его, а тот от изумления чуть не лишился дара речи и не знал, что ему делать. Платок с фруктами и прочей снедью полицейский оставил у человека, которому погонщик поручил своего осла. Мой спутник паша плелся, влекомый за руку полицейским, за ними шел погонщик, а следом — вся толпа. Когда подошли к участку и поднялись по лестнице, погонщик вновь принялся вопить что было мочи. Один из состоявших при участке солдат дал ему затрещину, чтоб замолчал — не дай бог, разбудит господина помощника, спавшего глубоким сном. Мы вошли в кабинет фельдфебеля для проведения дознания. Фельдфебель завтракал, перо у него было за ухом, он снял с головы тарбуш{34}, скинул с ног ботинки и расстегнул пуговицы мундира. Рядом с ним стояли два феллаха, думаю, его родственники, которые воочию могли убедиться в том, как ловко он командует всем и вся в столице государства, главном городе страны, как может арестовать любого, кем бы он ни был, и вытрясти из него душу. Фельдфебель выгнал нас из кабинета, чтобы не мешали ему завтракать, и мы стали ждать в коридоре. Измученный паша хотел облокотиться о стену, но рука у него подвернулась, и он упал прямо на солдата, подметавшего пол. Солдат разразился бранью, вбежал в кабинет и сказал фельдфебелю, что обвиняемый, на которого жалуется погонщик, напал на него во время исполнения им своих служебных обязанностей и ударил его всем своим телом. Фельдфебель велел ввести обвиняемого и вызвал писаря для составления двух протоколов: одного — о правонарушении, другого — о преступлении. Он сам продиктовал, согласно предписанной форме, текст, из которого я не понял ни слова. После того как приведший нас полицейский дал показания в пользу погонщика, а сам фельдфебель засвидетельствовал факт нападения обвиняемого на его подчиненного, находившегося «при исполнении», он пришлепнул оба протокола печатью и приказал отвести обвиняемого в арестантскую и составить обвинительное заключение. Солдат-истец ухватил моего спутника за руку и поволок в камеру, осыпая при этом побоями. Паша все еще пребывал в растерянности и недоумении, а вышедши из оцепенения, обернулся ко мне и сказал.
Паша: Я уже ничего не соображаю, что это — Судный день? Или страшный сон? Или Всевышний столь разгневался на меня, что послал мне это великое унижение?
Иса ибн Хишам: Придется тебе смириться и потерпеть, пока мы не выпутаемся из этой истории.
Говорил Иса ибн Хишам: Когда мы оказались перед писарем, составлявшим обвинительное заключение, паша спросил, положен ли ему поручитель. Я предложил в поручители себя, но мне отказали, заявив, что требуется подтверждение от шейха квартала{35}. Я растерялся, где мне сейчас найти шейха квартала? Один из солдат шепнул мне на ухо: «Выйди на улицу, ты найдешь шейха квартала возле двери, дай ему десять кыршей{36}, и он подтвердит твое поручительство». Солдат пошел вместе со мной, указал мне шейха квартала и помог договориться о плате за услугу. Потом он оставил меня и присоединился к другим солдатам, которые кулаками затыкали рты жалобщикам, чьи стенания и причитания нарушали мирный сон господина помощника. Неожиданно они прекратили избиение и в мгновение ока разбежались, как будто кто-то пригрозил им с небес, а тот, который наносил рабам Аллаха самые свирепые удары, ринулся в комнату, где спал помощник, пинком открыл дверь и стал немилосердно трясти спящего. Помощник в страхе проснулся, и ему сообщили, что у входа в участок замечен приближающийся к нему инспектор. Помощник второпях накинул мундир и помчался навстречу. Завидев инспектора, стал по стойке смирно. К несчастью, нахлобучивая на голову тарбуш, он не повернул его кисточкой вправо, как положено, и кисточка свисала ему на лоб. К тому же он не успел побриться, и щеки его заросли щетиной. Инспектор рассердился, сделал ему выговор и, войдя в комнату, стал писать приказ о наложении на помощника взыскания за нарушение «установленной формы одежды».
Когда паша услышал, что побои и крики враз прекратились, увидел, как перепугались солдаты и как засуетился помощник, он спросил меня, кто этот человек, приход которого вызвал такой переполох. Я объяснил ему, что это инспектор, явившийся в участок для проверки и расследования «дел», рассмотрения жалоб жалобщиков и приведения всех принимаемых мер в соответствие с законом и порядком. Паша сказал: «Так, войдем же к нему и расскажем об оскорблениях, которым мы подверглись». Мы вошли в кабинет и застали инспектора пишущим свой приказ. Он обернулся к нам и спросил, что у нас за дело. А когда мы начали излагать свою историю, приказал одному из солдат вывести нас из кабинета. Положил написанный приказ в карман и быстро вышел, не озаботившись никакой проверкой, кроме проверки формы одежды помощника. После его ухода побои, крики и шум во всех помещениях участка возобновились с еще большей силой, чем до его прихода. Один из избиваемых, не вытерпев боли, закричал, что пожалуется в прокуратуру на то, что творится в участке. Солдат зашел к помощнику передать ему эти слова. Я приложил ухо к двери и услышал, как помощник рассуждает сам с собой: «Что за мерзкая служба, будь она проклята! Чего только не приходится выносить ради пенсии! Слава Аллаху, хоть этот инспектор из иностранцев, а не из арабов, он плохо знает язык и не сведущ в работе, вот и проверил только мой тарбуш и мою щетину. Если бы пришел араб, он влез бы во все дела и углядел бы все нарушения и отступления от „правил“».