А время шло, на больничном дворе появлялись родители с узлами одежды, увозили домой своих детей.
На исходе месяца Белоножка написала нам, что ее не отпускают, может быть, пройдет еще долгая неделя в больнице.
«А Булочная выписывается», — с грустью добавляла она.
«Ребята, меня хотят выбросить отсюда через два дня, — читали мы в записке, которую Булочная приклеил слюнями к стеклу. — Мне здесь здорово понравилось, и я хочу здесь полежать еще недельку. Сходите ко мне домой, скажите бате, что ищете в моих тетрадках контрольные задачки, а сами найдите в батиных книгах в шкафу симптомы какой-нибудь новой болезни и срочно принесите мне в больницу. Век вам этого не забуду».
— Вот еще дело, — буркнул Суббота. (Мы шли к выходу из больницы.) — Понравилось! Знаем!
— Ты тоже вообще… — сказал я Субботе.
— И вообще тоже, — ответил он.
Январь хранил молчание, обдумывая наши дальнейшие действия. Не так-то это просто — проникнуть в чужой дом под лживым предлогом и копаться в чужом шкафу. Ясно, что причина, предложенная Булочной, никуда не годилась.
— Андраша, ты мог бы сделать в классе доклад про скарлатину? — спросил Январь, когда мы поднялись на шестой этаж и остановились перед дверями квартиры Булочниковых.
Я немного подумал.
— Для Петра. Ефимовича?
Январь кивнул.
— Запросто сделаю, — подмигнул я.
Отец Булочной встретил нас, не скрывая своей радости:
— Булочная послезавтра будет дома, поехали, ребята, за ним на машине!
Мы сказали, что не может быть разговоров, конечно, мы поедем, если Булочную там не задержат.
— Петр Ефимович, — обратился я. — Вы не дадите мне какую-нибудь книгу про скарлатину и другие болезни? Мне нужно в классе доклад сделать.
— А тема?
— Ну, как уберечь себя от инфекционных заболеваний.
— Доклад на тему «Ну, как уберечь себя от инфекционных заболеваний»? — повторил Петр Ефимович.
— Ага.
— Миша… — сказал Петр Ефимович и сделал паузу. — Миша, я всегда высоко ценил твои способности, я не знаю в нашем доме никого, кроме тебя, Субботы и Января, кто был бы более сообразительным человеком. Мой Булочная уступает тебе по многим своим качествам. Я всегда восхищаюсь мастерством, с которым сделана табуретка, которую ты подарил Булочной на день рождения. Такую табуретку надо было сообразить. Я знаю, что ты не отличник, но твои четверки — это отметки человека, который знает, чего он хочет от жизни, не так ли, Миша?
— Да, — сказал я.
— Что говорить! У меня нет и сомнений, что ты великолепно делаешь доклады в своем классе.
— У-у-у! — поддержал Суббота это убеждение Петра Ефимовича.
— Я уверен, что доклады твои проходят на «ура».
Мне вовсе не становилось стыдно за вранье.
— Но, дорогой коллега, я несколько удивлен, почему такую тему поручили тебе? Согласись, что еще остались в науке некоторые вещи, до конца не познанные тобой? «Ну, как уберечь себя от инфекционных заболеваний…» Гм-гм-м… Разберешься ли ты?
— Он разборчивый, — махнул рукой Суббота. — Доклад надо делать — вот беда.
Для Субботы бедой были доклады, выступления на собраниях, заметки в стенгазету и домашние сочинения.
— Нет, Суббота, я не вижу в этом беды, — сказал Петр Ефимович, снимая очки, — это даже хорошо, что тебе, Миша, поручили доклад. Любой доклад развивает воображение, приучает говорить, мыслить логическими категориями. Может быть, мне сделать доклад в вашем классе? Я немного учился на врача… У меня высшее медицинское образование.
— А вас не будут слушать, — резко сказал Суббота.
— Правда, Петр Ефимович, правда, у нас такие змеи в классе.
Отец Булочной открыл книжный шкаф. Вручая мне огромный том «Курса острых инфекционных болезней» Г. А. Ивашенцова, он сказал:
— Миша, я с удовольствием даю тебе книгу, но с одним легким для тебя условием: если ты встретишь затруднение, знаешь, тут много латинских слов, если ты почему-либо не поймешь латынь или медицинский термин, ты подымешься ко мне, чтобы спросить. Хорошо?
— Он все поймет! — вскричали мои друзья, выхватив у меня книгу.
Впервые Петр Ефимович пожал мне руку.
Ну действительно, что могло быть непонятного в книге, которую мы не собирались читать?..
Тиф начинался сильным ознобом, головной болью, рвотой, болями в боку. Малярия начиналась тоже с озноба. Корь высыпала пятнами на лице. Сибирская язва Булочной не подходила, потому что ею болеет в основном крупный рогатый скот.
Мы уступили настояниям Января и выбрали вполне детскую болезнь. Вот что мы советовали:
«Булочная, набей высокую температуру на градуснике. Все время жалуйся на голову, у тебя болит живот и горло. Тебе должно быть трудно глотать. Запомни: у тебя начинается дифтерия».
Дифтерия ему понравилась, он показал большой палец, присыпал его сверху солью. Мы распрощались, и Булочная захромал от окна в глубь коридора.
В тот день, которым закончится это повествование о скарлатине и других детских болезнях, над Пулковским меридианом небо было голубым и чистым. Я сбежал с двух уроков ради прогулки на седьмое небо. Ради этой прогулки я не задумываясь пожертвовал шипящими гласными и континентальным климатом казахских степей.
На Пулковском слышно было, как хлопают где-то двери приемного покоя и скрипит под ногами родителей снежный покров земли. Беспощадное солнце, ударившись о снег, застревало осколками в моих глазах, и я, прищурясь, смотрел в сторону, откуда должны были появиться родители Белоножки с узлом в руках. Накануне я узнал в Справочной, что врачи все же решили отпустить Белоногову Соню.
Я сидел на цоколе здания, положив под себя портфель замком вниз, и ждал.
Булочную к окну не подзывали, большеротый стриженый мальчик объяснил мне знаками, что Булочная лежит.
Так вот я сидел и ждал.
Около двенадцати во дворе послышалось знакомое тарахтение мотора ДКВ, и в подтверждение моей догадки, что это машина марки ДКВ, из-за сугроба выскочило такси и затихло возле дверей «Первой инфекции».
Из ДКВ вылезла высокая красивая женщина в каракулевой шубе, скользнула по мне безразличным взглядом и наклонилась к шоферу:
— Я забираю из больницы девочку. Это продлится не очень долго. Вам нужно оставить залог?
Таксист усмехнулся, оглядел дорогую шубу и отказался от залога.
— Но вы все же не уезжайте, — настаивала женщина.
— Куда я денусь?
Белоножкина мать не узнала меня. Я не собирался узнавать ее. Когда Анна Федоровна вытащила из машины узлы с одеждой и пошла к дверям, я не пошевелился, чтобы открыть ей дверь.
Я обошел машину кругом, постучал портфелем по кузову.
— Ты мне машину разобьешь, — погрозил незлобно шофер.
Мне нравились эти юркие, напоминавшие черных жуков автомобили, сконструированные немцами, видимо, к концу войны и, видимо, на голодный желудок. Тонкая жесть и два громких цилиндра говорили о бензиновой нужде, о супе из куриных перьев и близком крахе. ДКВ достались нам в уплату за руины Невского и за трупы на льду Фонтанки в блокадную зиму. Они прибывали из Германии вместе с комбинированными полуботинками, клетчатыми пиджаками и фетровыми шляпами. Война была вчера, со стен еще не стерлись надписи: «Эта сторона улицы наиболее опасна при артобстреле».
Появившаяся в дверях Белоножка сразу заметила меня.
— Мама, Андраша здесь!
— Приветик, Белоножка! — сказал я, а матери почтительно: — Здравствуйте, Анна Федоровна.
— Очень мило, Миша, — сказала мать, узнав меня. — Как поживаешь?
— Хорошо, — ответил я, потому что день был солнечный, небо высокое, а кое-кого выписали из больницы.
— А как ты приехал? — спросила Белоножка.
Я хлопнул портфелем по своим ногам:
— На одиннадцатом номере.
— Знаешь, знаешь, так жалко Булочную!.. — сказала Белоножка трагическим голосом, сдвинув брови. — Его хотели выписать, и вдруг поднялась температура…