— Так что вам угодно? — вторично поинтересовалась женщина.
— МНЕ УГОДНО, ЧТОБЫ ВЫ СТАЛИ МОЕЙ ЖЕНОЙ, — ответил Натанаэль.
Слушая собственный голос, он недоумевал, зачем вообще сказал это. И в этот миг женщина, сидевшая на диване, опять обратилась в женщину, а он — в обыкновенного мужчину, одинокого, потерянного и заброшенного в центр этой, совершенно ему чужой, комнатки, неведомо чьими силами.
Женщина дрогнула, очевидно собираясь что-то сказать, но в последний момент отказалась от своего намерения. Застигнутая врасплох, она попыталась вновь вернуться в смутные тенета своего одиночества, но безрезультатно: само ее равнодушие выглядело явно нарочитым, представляя своего рода форму выражения протеста. Она положила ногу на ногу, разглаживая при этом складки на своей юбке, а затем, дабы не выказать волнения, сложила одну руку на другую; однако ее указательный палец предательски выбивал мелкую дробь по колену. Натанаэль присел напротив женщины. Та искоса взглянула на него и снова качнула своей головой, словно бы повинуясь тому тайному ритму, что тревожно пульсировал внутри нее. А указательный палец все так и выбивал свою дробь, почти не касаясь ткани, которая покрывала колени женщины. После того как она смогла хорошенько рассмотреть Натанаэля, замеревшего напротив нее в смятенном ожидании, она откинулась на спинку дивана, возложила ладони на подлокотник и подушечку и произнесла со всей допустимой категоричностью:
— Прошу вас выйти вон. — И добавила, что если он не подчинится и не уйдет, то она непременно призовет КЛОТИЛЬДУ.
И опять Натанаэль обеспокоился состоянием своего галстука. Узел был по-прежнему на месте; Натанаэль, как правило, никогда не придавал галстуку подобного значения, но в данную минуту, пребывая в полном неведении относительно того, кем может быть эта КЛОТИЛЬДА, он чувствовал, что ему просто необходимо, чтобы его галстук был в совершенном порядке. Вполне убедившись в этом, он ощутил себя куда спокойнее и увереннее. «Как знать, может быть эта женщина на самом деле и не собирается призывать Клотильду, — подумал он, — но если он осмелится заговорить первым, то не исключено, что Клотильда непременно возникнет в комнате». Натанаэль сгорал от желания узнать, кто такая Клотильда на самом деле. Он ужасно хотел с нею познакомиться.
— У меня серьезные намерения, сеньорита, — произнес он, наклонившись вперед и опираясь локтями на подлокотники своего кресла. — Мне угодно, чтобы вы стали моей женой, — повторил он, хотя на самом деле его мозг снедала совсем иная мысль, звучали совсем иные слова. «Я желаю женится на Клотильде!» — вот что было готово сорваться с его языка, но он все не мог набраться решимости выпалить это вслух.
По всей видимости, в этот момент приключилось нечто неожиданное, поскольку враждебность женщины напрочь улетучилась, а сама она стала далекой и безучастной, как будто вновь ощутив себя одной-одинешенькой в целом доме. По-прежнему сидя в кресле, наклонившись вперед, Натанаэль внезапно ощутил, что способен вести беседу дальше. Он даже не задался вопросом, стоит ли теперь обговаривать с нею все то, о чем он размышлял ранее, когда еще стоял на улице и не смел войти в дом. Он просто-напросто ощутил в себе уверенность и удовлетворение от того, что возложенная им на себя миссия успешно выполнена. «Хотя, — пришло Натанаэлю в голову, — непременной обязанностью мужчины, впервые наносящего визит женщине, является именно поддержание беседы».
«Что ж, пусть призывает сюда свою Клотильду! — подумал он в сердцах. — Ну и что с того? Она только это и в состоянии сделать, потому ничего другого и произойти не может».
— Не удивительно, — после паузы проговорил Натанаэль, — что вы не понимаете меня.
Он опять умолк, а потом постарался заговорить так, чтобы его голос соответствовал ритму и тембру, которые в его представлении казались наиболее располагающими и убедительными.
— Да, не всем же походить на чистильщиков обуви, — сказал он, вновь недоумевая, что же заставило его произнести эти слова.
Женщина сидела, не меняя своей позы: нога закинута на ногу, руки покоятся на подоле юбки. Она сидела безмолвно и выглядела безучастной и отсутствующей. Вполне вероятно, что она и сама не сумела бы объяснить, почему ведет себя таким образом; во всяком случае (когда мужчина вновь нарушил молчание), она уже не ощущала в себе какой-либо враждебности или неприязни к нему. Казалось, что теперь она и вовсе его не замечает, словно оставалась в комнате одна, как то было прежде.