- Идите ищите,- велел я.
Дима ушел и быстро вернулся. Он был раздосадован.
- Ну? - спросил я.
- Этот чудак ловит у фонаря ночных бабочек, которые слетаются на свет,- ответил Дима.- Удивительное усердие!
- Нельзя его одного оставлять с вещами,- сказал я. При таком стороже у нас и чемодан с дробью упрут.
- Так за каким чертом он нам тогда нужен,- возмутился Димка,- зачем мы будем его опекать, если он даже чемодан покараулить не может? Кузен Бенедикт какой-то.
- Ну ладно,-сказал я .-^Такому энтузиасту помогать надо.
Только Димка стал раскладывать на газете черешню, хлеб, колбасу, яйца, как появился Борис. Он вовсе не был смущен тем, что бросил вещи, казалось, он об этом и не думал, он был преисполнен восторга от того, что поймал какого-то бражника. Борис весь сиял, и у меня не хватило духу обругать его за брошенные вещи.
- Ладно,- сказал я.- Садитесь! Ешьте! Через полчаса надо штурмовать кассу!
Бориса не пришлось приглашать дважды, он уселся и начал есть С удивительным проворством. Как сказал Димка: «Мы обнаружили две особенности нашего нового друга: прекрасно ловит всяких мушек, но и по части пожрать просто талант, подобрал с газеты все чистенько, как столь любимая им саранча».
Ночью мы все же достали билеты на проходящий поезд и с огромным трудом залезли в вагон. Это была настоящая ночная битва, нас толкали и оттирали, а мы лезли, нам наступали на ноги, а мы таранили чемоданами кого по» пало. Мы цеплялись за поручни, срывались вниз и карабкались опять. Пожалуй, мы бы не сели, если бы не Димка, он чуть не по головам влез в вагон, открыл окно с другой стороны поезда, и мы подали ему туда все вещи. Хуже всего было с дробью. Чемодан пришлось открыть и передать его содержимое по частям.
Когда все вещи были в вагоне, то и мы с трудом, но все .же пробились внутрь.
Через некоторое время раздался звонок, потом поезд загудел и тронулся. Наш вагон, как и все остальные, был набит до предела.
До утра мы дремали, привалившись к чему попало. А утром все как-то устроились, стало гораздо удобнее. Оказалось, что всем можно сидеть и иногда по очереди лежать. В соседнем купе была даже почти свободная нижняя полка, на которой сидел только один очень живописный старик. Он забрался с ногами на лавку, и больше никто на нее не садился, так как старикашка чесался.
К вечеру Димка, устроившийся в проходе на чемодане, сделал некоторые наблюдения.
- Вы посмотрите,- сказал он,- ведь этот ушлый старец чешется только при приближении новых пассажиров, которые собираются сесть рядом с ним, а когда никто не покушается на его полку, он сидит себе смирно.
Дима перешел в соседнее купе, уселся рядом со стариком, и когда тот начал по обыкновению чесаться, Димка тоже начал скрести свой живот и бока под рубашкой. Дед посмотрел на Димку, Димка на деда, и они поняли друг друга без слов. Димка остался там.
Неторопливо, неизменно поезд все шел и шел… Вот вдали показались горы. Это справа и слева поднимались хребты Тянь-Шаня. Поезд петлял и свистел на подъемах. Вместо безжизненных пустынь появились зеленые волны ковыльной степи. Манящие горы со снеговыми гребнями то приближались, то опять уходили вдаль.
К вечеру, когда спала жара, мы с Димкой вышли на площадку нашего вагона. Было так приятно проветрить-
ся после дневной духоты! Ветер уже не обжигал, солнце не палило, а горы, освещенные вечерним светом, все приближались.
На ступеньках сидел беспризорный, сверху нам были видны только его дырявая фетровая шляпа с оборванными краями, с воткнутым в нее маленьким пером, и руки, держащиеся за поручень. Все это было так грязно, что вызывало отвращение, особенно руки, которые даже потрескались от грязи.
- «И шляпа с траурными перьями»,- продекламировал Дима,- «и в кольцах тонкая рука».
- Не «тонкая», а «узкая»,- неожиданно сказал беспризорник.
- Что? - переспросил Дима.
- Не тонкая, а узкая рука, говорю,- повторил беспризорный, поднимая к нам лицо.
- Рука! Рука! Погляди-ка еще сюда,- сказал Димка, и когда тот поднял голову, радостно закричал: - Да это наш друг промышленник! Ведь это он пытался украсть у нас чемодан!
- А не он ли меня от зубного врача до вокзала провожал, когда меня тошнило? - добавил я.
- Пить надо поменьше,- наставительно сказал беспризорный,- тоща и тошнить не будет.
- Ну ладно, хотя я и не пил и ты, думая, что я мог осквернить Ташкент после перепоя, меня обижаешь, › но все же я чувствую, что придется дать тебе бутерброд.
Мы пошли в вагон, и я соорудил солидный бутерброд, который беспризорный мгновенно проглотил, такая же судьба постигла и два других, потом я кормил его еще чем-то, и он все съел.