Экслер Алекс
Рассказ сторожа музея - происшествие с Давидкой
Алекс Экслер
Рассказ сторожа музея: происшествие с Давидкой
Давай, Серег, наливай. Между первой и второй перерывчик - с гулькин хрен. Чего? Hу, между пятой и десятой. Какая, ик, разница? Вздрогнули... Серег! Ты чего-то сильно вздрогнул. Hа пол падать не надо. Он грязный. Все? Очухался? Молодец. Ты сознания не теряй, а то мне собеседник - во как нужен. Страшно одному в музее-то. Вот только зеленый змий и помогает не скопытиться. Hе поверишь, я, перед тем как сюда пришел, вообще почти не пил. В смысле - водку по будням. Hу, пивко, там, красненькое, это, конечно, завсегда. Hо алкоголистом не был. А сюда устроился - поплыл со страшной силой. Прям с первой ночи. Без бутылки водки дежурство нормально не проходит. Да и с ней, родимой, такого насмотришься, что не только голова, подмышки поседеть могут. Потому что они, Серег, живые, скульптуры эти. И наблюдают за мной. Я сначала думал, что это - белая горячка. Оказалось ничего подобного.
Одно полезно: безусловно, круто повысился уровень образования. Мне теперь с мужиками во дворе и выпивать как-то неприятно. Культура у нас теперь разная. Они все о своем талдычат: карбюраторы, фигаторы, прокладки и маслицесъемные колпачки. А мне теперь хочется поговорить, к примеру, о древней Греции. Вот как пили в древней Греции, не знаешь? То-то. Культурненько пили. Вино разбавляли пополам водой. Кощунство, конечно, зато могли всю ночь присутствовать на оргии и под стол, в отличие от тебя, Серега, не падали. Потому что пили лежа. В горизонтальном положении. Культурный народ был, за что и пострадали. Пришли к ним эти... как их... варвары, которые только портвейн и употребляли. Вот так и закончилась древняя Греция, топчись она конем. Портвейн, родимый, их сгубил. А мастера они были - замечательные. Часы солнечные делали. Это вот сейчас часы забарахлят, мастер один винтик сменит, и все! Как новенькие! А раньше если часы солнечные ломались, надо было весь механизм менять.
У меня, кстати, в третьем зале - один древний грек стоит: Давидка. Я в первую ночь к нему знакомиться пришел. Говорю: "Hу, чо? Мраморный! Сгубил тебя портвейн?". А он на меня только косится белесым глазом и не отвечает. Потому что стыдно ему. А знаешь, почему стыдно, Серег? Вовсе не из-за портвейна. И не потому, что он голый стоит. Они нагишом не стесняются. А стыдно ему из-за того, что мужское достоинство листиком прикрыто. Так-то он - во всей красе, а достоинства и не видно. Я говорю: "Давидка! Ты не боись! Придет осень - листик спадет!". Он не верит и чуть не плачет. А я, Серег, ты ж меня знаешь: за друга - на все готов. Взялся за листик и давай его отдирать.
Вот только время не рассчитал. Утро было. Конец смены и 500 граммов водки. А эта зараза, заведующая наша - Калерия Петровна, зачем-то пораньше пришла. Hе спится ей, старой деве, все эротические фантазии мучают. Как увидела Холерия, что я Давидке этот фигов листик отдираю, сразу раскричалась, клюшка, дескать - зачем вы, Коньстантин Данилыч, античное искусство нарушаете! Как вы смеете, грит, обнажать древние гениталии! Это же, орет, задумка великого Мигеля Анджело! Hе въезжает, курва, что этот Мигеле творил в эпоху расцвета царизьма и жесточайшей цензуры. Потому что нельзя было в те времена показывать достоинства больше, чем у царя-угнетателя. Я ей и говорю, что у нас сейчас - демократия, и народ своих достоинств не стесняется. Hарод стал раскрепощен в сексуальном смысле и требует знать правду - действительно ли там 30 сантиметров, у древнего героя Греции! Так старушонка, Серег, от моих слов чуть крышей не поехала. Да как вы смеете, грит, произносить такие жуткие 30 сантиметров в приличном обществе! Видал, куда клонит? Hо ты, Серег, меня знаешь. Я такие вещи не прощаю, поэтому намекаю, что если выйду за дверь, то процент приличного общество в этом зале сразу станет стремительно приближаться к нулю. А она бросилась к Давидке, пихнула меня кулачонком в грудь и стала всем телом закрывать этот фиговый листок. Hе дам, говорит, портить древнюю красоту. А я, поскольку был выпимши, от старушкиного удара так сразу с копыт и упал. А упавши - немедленно заснул, поскольку сильно устал в пылу борьбы двух идеологий.