Знаменский усмехнулся.
— Значит, покупатели остались с носом, потому что вы пожалели шофера? Ой ли, Сергей Рудольфович? Представьте, что они угнали машину. С вашей стороны тогда не мошенничество — тогда была бы кража. Вы не тридцать метров проехали, вы «переехали» из одной статьи в другую. Все рассчитано точно.
Ковальский хитро поглядел на Знаменского, на Томина, довольный, что оценили.
Знаменский подвинул к себе протокол допроса, собираясь фиксировать. Но Томин перехватил инициативу:
— Как самодеятельность, Сергей Рудольфович?
— Пою! Пою, Александр Николаевич. Сердечно благодарен!
— А вообще жизнь?
— Человек когда-нибудь доволен? На свободе не хватает денег, в тюрьме — свободы. Но могло быть хуже. Народ в камере солидный, один даже преподаватель — за взятки в институт принимал.
— Кстати, бродяжка у вас есть, тоже за Пал Палычем числится. Этот жить не мешает?
Как-то одновременно Ковальский поскучнел и насторожился.
— Да нет…
— А какое у вас о нем впечатление?
— Только из уважения, Пал Палыч, — произнес Ковальский после долгой паузы, с явной неохотой нарушая камерную этику.
— Я не настаиваю.
— Настаивать не надо. Но, к сожалению, мало что могу. Замкнутый тип.
— Как он держится? — выспрашивал Томин. — Рассказывает о себе?
— Мы знаем только, по какой статье сидит. А держится спокойно. В камере его боятся.
— Боятся?!
— Да, был, знаете, случай — один парень полез с кулаками, так едва отдышался. Бомж глазом не моргнул, только этак особенно выставил вперед руку и куда-то парню попал — тот растянулся на полу и корчится. На публику произвело сильное впечатление.
— Та-ак… — сказал Знаменский и помолчал, ощущая, как еще крупинка осела на его «промывочном лотке». — Считаете, он не тот, за кого себя выдает?
— Да ведь вы, по-моему, тоже считаете?.. Вот еще кое-какие наблюдения, судите сами. В очко на пальцах ваш бродяга выучился играть с лету. Я — я! — осваивал эту науку дольше, при моей-то ловкости рук! И еще — сколько у него классов образования?
— Говорит, десять.
— Хоть бы двенадцать, чересчур быстро читает. Тридцать восемь — сорок секунд на страницу. Извините, у вас будет больше. Странный человек.
Знаменский помедлил, но больше Ковальскому нечего было добавить. Можно нажимать звонок.
— Мы закончили, — обратился он к конвоиру. — Федотова придержите пока.
Вдвоем по кабинету вышагивать было неудобно, и вскоре Томин уступил плацдарм, заняв позицию у зарешеченного окна. Знаменский приостанавливался, Томин угадывал вопрос: что, обычный врун и пропойца? И безмолвно же извинялся: сплоховал, дескать. Наконец высказался:
— Такой показался серый, лапчатый.
— Лапчатый, как же… перепончатый… гусь… с яблоками… Только от какой яблоньки?.. Саша, нужно в канцелярии быстро посмотреть все, что за ним записано. Может, он жалобы подает, режим нарушает, всякое лыко в строку. Вернешься — врезайся. Вопрос справа, вопрос слева, темп.
Оставшись один, он потер лицо ладонью, на ощупь прогоняя с него решимость, напряжение и прочие неуместные сейчас эмоции. Бродягу встретил приветливо.
— Присаживайтесь, Федотов. Могу вас порадовать — проверки как будто подходят к концу.
— А чего мне радоваться? — хотя, конечно, испытал облегчение. — После суда пошлют в колонию, там надо лес пилить или еще чего делать. А так сижу — срок идет.
— Первый раз вижу человека, которому нравится в тюрьме. Или компания больно хороша?
— Ничего, сидим дружно.
— И не скучно в четырех стенах?
— Бывает. И без водки, понятно, туго. Но как вспомнишь ночевки под забором… тут хоть койка есть.
— А домой никогда не тянет? Мать совсем одна.
— Мать жалко. Да она уже, наверно, меня похоронила. Столько лет…
— Матери, Федотов, до смерти ждут. Хоть бы написали.
— Что-то допрос сегодня чудной, — кривовато хмыкнул тот.
— Попытка разговора по душам. Но не настаиваю. Давно хотел спросить: чем вы жили? Ведь надо есть, надо одеваться. И это годами!
— Очень верно говорите. Каждый день — целая морока. Собачья жизнь. Иногда до того тоска возьмет… — причитания горемычного сиротки.
— Мы ведь решили без задушевности. Мне нужно официально записать, на какие средства вы существовали. Охарактеризовать, так сказать, ваш модус вивенди.
— Модус чего?
— Образ жизни.
— Официально? Ну, официально запишите так, — он продиктовал: — Существовал на различные случайные заработки, не носящие преступного характера. — И пояснил свою юридическую грамотность: — С культурными людьми сижу, всему научат.
— Насчет случайных заработков подробнее.
— Кому чемодан донесешь, кому огород вскопаешь, дров наколешь. Иной раз у бабы переночуешь — на дорогу троячок сунет.
— На это не просуществуешь.
— Иногда попутчик накормит. А то еще промысел: поезд пришел, ставят его в тупик. Бутылки соберешь по вагонам — и порядок. Статьи за это нет, а харчи есть.
— Охота вам лапти плести?
— Лапти?
— В смысле — языком.
Еще частичка туда же, в осадок.
— А-а, языком… Ваше дело проверить. Может, я правду говорю, почем вы знаете?
— В каких городах за последние годы побывали?
— Разве вспомнишь! Еду, бывало, а тут контролер идет или из окна вид красивый. Слезаю. Так тебя жизнь несет и несет. Вчера пальмы, завтра снег. А запоминать — сами подумайте — на кой черт мне запоминать, я не турист какой-нибудь.
Это уж верно.
— Откуда вы попали в Москву?
— Откуда? Издалека.
Что-то поразило Знаменского. Мелькнуло: первое слово, которое сказано своим, настоящим голосом.
— Поточнее, пожалуйста.
— Ах, гражданин следователь, мир велик.
— Мир-то велик, а в Москву-то зачем?
— Видно, судьба. Почитай, с детства мечтал увидеть.
Опять же своим, настоящим голосом.
Будь у Знаменского загривок, на нем враждебно взъерошилась бы шерсть. Он не знал, почему благодушные нотки в ответе сработали именно так, но пахнуло резко чужим, чуждым. Мечтал увидеть… он мечтал увидеть…
— Белокаменную? — неожиданно для себя тихо и медленно произнес Знаменский.
Хлоп! — глаза провалились куда-то внутрь, на месте их между веками были равнодушные стеклянные шарики, и человек бормотнул скороговоркой:
— Ну да, столицу нашей Родины.
Вошел Томин, Знаменский очнулся, обнаружил себя в нелепой позе: почти лежащим грудью на столе с вытянутой в сторону допрашиваемого шеей… что за наваждение! Выпрямился, принял достойный вид, но с загривком сладить не мог, там по-прежнему шевелилось и дыбилось. Чем-то требуется элементарным продолжить для успокоения.
— Укажите конкретно деревни, где вы работали с плотниками, уйдя из дому. И что именно строили.
— Пьянствовал я в то время. Помню, тут колодец, там сарай, но конкретно указать не могу.