Очень высоко, едва различимы, прошли на запад две девятки наших самолетов.
Всему личному составу приказано написать простым карандашом на клочке бумаги адреса родственников и положить в карман гимнастерки. Чтобы было кому сообщить, если убьют. Занятие грустное, но никто и виду не подает, иные шутят.
В двенадцать часов дня получили приказ выйти к северо-восточной окраине города. Идем в обход, по проселкам. Над Гродно стоит густое облако черного дыма. Эскадрилья за эскадрильей бомбят город. Вот отрываются от самолета черные мелкие предметы, падая, они увеличиваются, приобретают грушевидную форму авиационных бомб и, приближаясь к земле, исчезают. Сразу же поднимается к небу султан черного дыма, чуть позже слышен гул взрыва.
Толпы беженцев уходят из города, с котомками, чемоданами, некоторые катят впереди себя тачку с вещами, детскую коляску. В пригородной деревне мы сошли с дороги, отойдя к забору, смотрим на горожан. Молчаливые, угрюмые, они проходят мимо. Их уход — укор нам, солдатам. Мы не безоружные, за такое начало войны и мы в ответе.
В одном из крестьянских дворов развернули медицинский пункт. Подмели и вымыли цементный пол в большом амбаре, расставили ящики с медикаментами и перевязочным материалом. К заходу солнца стали поступать раненые из третьего батальона, который уже месяц находится не в военном городке, а на границе, в тридцати километрах. Там рыли противотанковые рвы, ставили проволочные заграждения. Первым перевязываем помкомвзвода, рослого, плечистого парня. Пробитая осколком стопа распухла, покрылась багровыми пятнами.
— Влипли-то как!.. Легли спать ни о чем не думая, от командиров никакого предупреждения не было, — возбужденно рассказывает он, пока обрабатываем рану и вводим противогангренозную сыворотку. — Стрельба началась засветло, выскочили из палаток, в темноте ищем повозки с боеприпасами... Пограничники — вот кто молодцы, у них все на месте — и гранаты, и минометы! Если бы не они, так немец был бы уже здесь!
— Его отправить в первую очередь, — говорит Соловьев Дерябину. — Гангрена... — Соловьев участвовал в финской войне, разное повидал.
Зарево над горящим Гродно полыхает все ярче, мертвенным светом заливая окрестности. Трепетные тени скользят по земле и исчезают между трав. От сильных взрывов колеблется земля, клубы дыма — черного, зеленого, оранжевого — вздымаются на огромную высоту.
— Подожгли артиллерийские склады, — сказал кто-то.
Осколки снарядов долетают и к нам, шлепая о землю где-то рядом, но никто из нас не прячется, еще не верится, что они могут угодить в кого-нибудь. Потрясенные зрелищем горящего города, стоим около медпункта.
Короткая июньская ночь кончается.
К рассвету полк вышел на большак Гродно — Скидель. С проселочных дорог вливаются новые колонны войск. Танков и артиллерии не видно. Где же они? Двигаются ли где-то в стороне, по другой дороге, или остались на месте, в своем довоенном положении? Лишь в одном месте, на перекрестке, из зарослей кустарника высовываются длинные стволы орудий корпусной артиллерии. Кончились снаряды, орудия молчат. Около одного из них лежат несколько раненых обожженных красноармейцев. Им уже оказали помощь, перебинтовали.
Накрапывает редкий дождь. В двенадцати километрах восточнее Гродно, в мелколесье, сделали привал. Прошли сутки с начала войны. Происходящее не воспринимается во всей своей реальности. Почему отступаем? Иногда кольнет догадка: все это — только начало... Но такую мысль лучше отогнать. Скоро, наверно, ударят по немцам и мы вернемся в Гродно, в родные казармы, к привычной жизни.
Выйдя из кустов на дорогу, вижу группу гражданских, разговаривающих с полковником. Высокий пожилой мужчина в потертом драповом пальто о чем-то просит командира полка Терентьева, показывает рукой на свой ноги, на рядом стоящих женщин. Они удрученно молчат, некоторые из них плачут. Это артисты Тамбовского драматического театра, недели за две до войны они приехали на гастроли в Гродно. Вспомнились афиши, расклеенные по городу:
— Дальше идти сил нет, а чем к фашистам попадать, так лучше прикажите нас расстрелять! — закончил разговор высокий старик. Руки его задрожали, одну он сунул в карман, другую за борт пальто.
Стали подходить и те артисты, которые отстали.
По распоряжению полковника две добротные повозки освободили от груза, посадили артистов и рысью погнали лошадей на восток.