На Севере скажут — трасса.
Скажут уважительно и с достоинством, как говорят о родном человеке. А как же иначе! Ведь трасса — кормилица Колымы. Перекрой ее — и застынет тайга, погаснут огни, затихнут машины, уйдут люди.
Каждый километр колымской трассы — история, о которой можно написать увлекательный рассказ. И о тех первых, что были прорублены в 1929 году у самого Охотского моря: кроны трехсотлетних лиственниц, говорят, падали прямо в зеленые волны Тихого океана. И о перевале «дедушкина лысина», где даже летом тебя может накрыть пурга. И о повороте «дунькин пуп», там в тридцатые годы собирались после сезона старатели, чтоб похвастаться золотишком. И о «донышке», где ветер гудит, словно продувают самую громадную аэродинамическую трубу. И о том месте, где стоит скромный памятник дорожнику Макееву, погибшему в неистовую пургу всего в пятидесяти метрах от дома.
Другой такой трассы нет больше на свете. Причудливой лентой вьется она от Тихого до Ледовитого океана. В этой ленте три тысячи километров гор и рек, перевалов и переправ, белой тундры и черного леса. На этой ленте облака плавают у самых колес. Прижимы в горах такие, что промерзшая шершавая стена скалы кажется самым верным и надежным другом. И жмутся к ней машины, лишь бы на сантиметр, хоть на один сантиметр подальше от обрыва.
Вот эта трасса нас и ждет впереди.
Мы бы ушли и раньше, да морозы не пускают. Есть такое правило Севера: упадет ртуть ниже пятидесяти пяти градусов — шофера на трассу не выпустят. В общем-то здешние правила для того и писаны, чтоб их нарушали. Но сейчас на трассе трещат морозы под семьдесят, поэтому даже самим ребятам уходить страшновато. Лишь Коля Федоров горячится и торопится:
— Техника безопасности, говорите? — кричит он неизвестно кому.— Ерунда это на постном масле. А как меня эта техника защитит, когда морозяка накроет на трассе. Что, к теще в хату побегу греться? Надо ехать. Время и так потеряли.
— Как там говорят американцы-то? — чуть иронично спрашивает Саша Егоров и, будто вспомнив, продолжает.— Ах да! Лучше быть тысячу раз осторожным, чем один раз убитым. Ну если переделать под местный колорит, то получится «чем один раз замерзшим». Так что сиди, Коля, и свисти вальсы.
И мы сидим. Мы — это колонна мощнейших «Татр» — удивительных машин, соединивших в себе элегантность и силу.
Тридцать машин ждут старта, и тридцать ребят, разных по характеру и возрасту, удивительно одинаково ругают морозы, что «трещат» на трассе уже третью неделю. Они выбрали меня связным, и я каждый день появляюсь в диспетчерской автобазы с одним лишь вопросом:
— Ну как? Трещат?
И каждый раз слышу один и тот же ответ:
— Трещат!
Я прошу сигарету и прощаюсь «до завтра». А завтра, и послезавтра, и через десять дней мне снова повторяют — трещат!
— Но когда же конец?
— А кто его знает. Синоптики обещают, что потеплеет.
— И сколько будет?
— Пятьдесят.
Пятьдесят градусов — это для нас «потеплеет». Тогда мы сможем наконец-то начать свой путь от океана до океана.
Все на свете, даже колымские морозы, когда-нибудь да кончается. Синоптики сдержали слово: вечером потеплело. Значит, завтра утром — курс север.
По русской традиции мы уходим на рассвете. На шестом километре, откуда виден весь Магадан, останавливаемся. Ребята курят и молча смотрят, как над городом перепутались звезды телевизионной вышки и зеленые звезды зимнего утра. Люди, покидающие родной дом, всегда задерживаются на пороге, прежде чем шагнуть в темноту и неизвестность. Кому неведомо это чувство? И вряд ли найдешь на свете мужчину, который бы не покидал родные стены. Но если и есть он, то мне его искренне жаль. Ведь ему неведом великий смысл великого слова — возвращение. Ради этого люди пройдут любые дороги, даже дорогу от океана до океана.
Колонна трогается. Огни Магадана гаснут за поворотом. Прощай, Охотское море!
Для заезжего москвича или паренька, что прожил всю жизнь где-нибудь под Полтавой, колымская трасса покажется ух какой страшной. А для северянина, который крутит здесь баранку лет десять, это почти проспект. Но сегодня и проспект не радует. И шоферы, встречаясь в столовых, мрачно спрашивали друг у друга:
— Ты сверху?
— Оттуда.
— Метет?
— Метет. А внизу тоже?
— Гуляет, ведьма белая!
Даже мой шофер Витя со своим неизменным «ничего, перезимуем», и тот присвистнул:
— Вот это старт. Если Колыма так провожает, то чем же встретит Якутия?
Ах, Витька, Витька, до чего же ты разный! Посмотришь со стороны: кепочка сдвинута набок, зуб сверкает золотой. Я сперва даже расстроился, что поеду с таким парнем. А потом все как-то сгладилось, и я уже не видел ни кепочки, ни зуба, а только слышал, как Витька вздыхает: вот и еще один день угасает.