— Наверное, щука поблизости объявилась — иначе бы не торопился, — мрачновато шутит Саша.
— А и правда, где-то начальство на трассе, — сообщает нам смотритель зимовья.
Все, даже наши ребята, поехали выручать брошенную «Татру», что дымит на реке.
Только Миша Муравьев остался. Он сидит в углу и ворчит. Явно парень расстроен. По правде сказать, есть отчего. Он везет на Депутатский трансформаторную подстанцию, вещь дорогую и очень дефицитную на Севере. Ее, конечно, ждут с нетерпением. Наверное, не раз давали телеграммы, чтоб скорей отправляли из Магадана. А она, на вот — развалилась. Все приборы внутри болтаются, да двери того и гляди распахнутся.
И не виноват Миша, а жалко, переживает.
— Что же я привезу на прииск? Лом? Кому он нужен! Надо написать на завод, чтоб так не отправляли. Они думают, здесь асфальт. Они думают, что везти всего лишь на другую улицу. А тут, почитай, на другую планету. Ух это равнодушие...
Пока мы сидим в теплом доме, греемся, Миша откопал в сугробе какую-то проволоку и два часа перевязывал свой груз.
Здесь, в Тополином, впервые в дороге услышали радио. На волне — радиостанция «Юность». Музыка, музыка. А потом голос диктора:
— Товарищ, прислушайся, звенит капель.
Я прислушался: на улице стучали дизели наших машин. А окна наглухо заколочены морозом.
В домике несколько кроватей. Отдохнуть, что ли. Хочу снять с валенок галоши — и не могу. Примерзли. Да, до капели здесь еще далеко.
В комнату заходит парень с круглым лицом и бесцветными глазами. Побродил меж кроватей. Поцарапал пальцем лед на стекле. Ходит, а сам поглядывает на меня: ох как хочется парню потрепаться. Я решаю помочь ему и спрашиваю:
— Что, скучно?
— Волком завоешь.
— А что случилось?
— Как что? Прислали сюда как в тюрьму посадили. Я думал, здесь интересно. Думал, все есть. А тут и гвоздя нету, чтоб штаны повесить. И все — начальство. Сами-то не едут.
— А ты без начальства и гвоздя забить не можешь?
— Чево? — тянет парень и поворачивает ко мне кругло-белое, как тарелка, лицо. Минуту он соображает: обидеться или нет? Обиделся. И сразу в рев.
— А ты не указуй! Тоже мне начальник! Я за что зарплату получаю? Хоть ты и такой, но я отвечу. За печки! Понимаешь, за печки! Я за гвозди не отвечаю. Слышишь, не отвечаю. Пусть за гвозди начальство думает.
Я хотел сперва послать этого парня ко всем чертям, а потом просто стало весело. Уж очень оригинальный тип. Наверное, еще вчера ждал, чтоб кто-нибудь приехал. Пожаловался — а не пожалели. Обидно! Мысль эта все больше и больше забавляет меня. И я громко хохочу. Пришел Миша Муравьев.
— Ты чего смеешься?
— Да вот парень развеселил почище Райкина. Во тип!
— А, он тебе про гвоздь?
— Ты откуда знаешь?
— Да он всем уши прожужжал. Только вот печку не топит. Чувствуешь, какой дуб?
— Да, печально. Оказывается, на зимнике есть и такие типы. А ведь потом тоже скажет кому-нибудь: мы пахали...
За окном кричат клаксонами машины. Это нас зовут.
На обочине за Тополиным стоит шест с табличкой — 70. Потом встречаем точно такую же, но цифра другая — 80.
— Что это такое? — спрашиваю Виктора.
— Километры.
Как символична вот эта простая деталь — светлые фанерки на каждом десятом километре. Здесь, на зимнике, все в другом измерении. И трудности, и мужество, и расстояния — все в десять раз больше.
Впереди колонны теперь идет Петя Кравцов. Вот уж действительно великан-великанище! У него и машина кажется больше, чем у других. У самого — и глаза и улыбка — все светлое. И как истинно сильные люди — добр и справедлив. Чуть кто остановится, он первым бежит помогать, первым лезет под машину. Он нам три раза менял огромные баллоны.
У поворота за скалой встречаем бульдозеры. Медленно ползают они по снежной целине, никуда не торопятся. Они уйдут отсюда, лишь пропустив последнюю машину, когда вода уже начнет перехлестывать через гусеницы, а лед станет резиновым. А сейчас они занимаются обманом. Да, действительно, обманом: рядом с основной колеей пробивают по сторонам ложные. Когда приходит пурга, она сразу набрасывается на эти ложные дороги. А пока разберется, что даром тратила силы, машины уже проскочат. Но есть на зимнике километры, где пургу обмануть невозможно. Перегоны такие называют свистунами — наверное, потому, что ветер там свистит не утихая. Он гуляет по льду, тучами несет снег, даже в ясную погоду закрывая метелью солнце. Обычно это узкие ущелья, где река, стиснутая скалами, мечется в каменной теснине.
А сейчас вот мечемся мы. Скорей бы пройти. Что-то неуютно здесь. И сквозит...