Люди эти знают жизнь. Они прекрасно представляют, что такое Билибино, знают, что будет трудно. Но зато как почетно быть участником невиданного эксперимента, своими руками одевать в бетон и гранит ту правду, что раньше таилась в сказке. И чувствовать себя просто волшебником. Ведь атомная станция на Чукотке принесет великие изменения. Посудите сами. Для нынешней дизельной станции на год нужно почти двадцать тысяч тонн горючего, которое везут пароходами с Черного моря. А для атомной горючее доставит один самолет. И прилетать он будет лишь раз в четыре года.
— Да мы очень ждем энергию атомной,— говорил мне директор крупнейшего комбината Андрей Степанович Бессонов, когда мы ездили вместе с ним от участка к участку, шагали штреками шахт, где золотые самородки буквально видны на глаз.
— Чего-чего, а металла у нас хватает,— улыбался директор, дотрагиваясь рукой до шершавой стенки забоя.— Как говорят горняки, хоть ложкой ешь. А ведь это только начало. Видели, проезжали две громадные сопки. Представьте, разведка показала, что они от макушки до подножия полны золота. Вот где будет работенка — и нам и атомной. Без нее мы то золото не возьмем... А вот вместе с ней будет по плечу...
Это истина, это правда. Атомная станция принесет на Чукотку великие изменения. Ее энергия даст жизнь новым рудникам, громадным горнопромышленным комплексам. И это еще не все. Резко изменятся города и поселки Чукотки: горячая вода пойдет в дома, в теплицах смогут выращивать круглый год помидоры, огурцы, цветы, горячая вода заплещется в зимних бассейнах: за окном пурга, мороз, а маленькие северяне плавают, будто за тысячи километров к ним перенесли кусочек Черного моря.
И это уже не сказка, не далекая мечта.
...Я улетал из Билибино с единственной мыслью: снова вернуться сюда, чтобы все это увидеть своими глазами, все пережить самому. Ведь я видел здесь еще первые синие палатки...
После трудных зимних дорог мне дали отпуск. Уже прилетел в Москву, уже взял билет в Сочи, думал погреться, а оказался... у Ледовитого океана. Что ж, в жизни часто так случается, может, в этом и есть одна из многих ее прелестей. А во всем виновата крохотная газетная информация.
Наука и льды
Это было, наверное, самое нарядное утро.
Июль не пожалел солнца. И деревья с головой купались в нем. Даже у метро, где так много машин, площадь, казалось, вместо асфальта сегодня залили пахучим молодым медом. Так щедро цвели липы...
Возле газетного киоска стояла очередь. Обычная очередь. Многие читали газеты тут же, в двух шагах. Открывали страницу и сразу же замечали странное название: «Пурга в июле».
— Где?
— Когда?
— Не может быть!
И действительно, не верилось, что в такое вот утро где-то бушует пурга и вся земля выкрашена белым снегом.
Особенно поражала строчка: «Вот уже почти месяц у мыса Шелагский стоит во льдах караван. А до порта Певек всего 25 миль».
Как же так? Всего 25 миль и не могут пройти за месяц. И что же за мыс такой — Шелагский?
Далекий, неведомый Шелагский! Многие лишь сегодня услышали твое имя. Мы же с тобой знакомы давно. Я уже видел этот рубикон Арктики, который не так-то просто перейти. Я видел коричневый мыс в вечной туманной шапке и как льды, прижатые норд-вестом, лезут прямо на скалы. Грохот невообразимый. Но в этом грохоте все равно слышно, как плачут кулики. Наверное, потому, что тишины в Арктике все-таки больше.
Но рассказ мой будет не об этой тишине, мой рассказ о том, как люди дрались лицом к лицу с океаном, как отступали и вновь поднимались на штурм ледовых баррикад, которых в том году так много настроила Арктика, мой рассказ о людях, для которых чувство долга и ответственность за порученное дело превыше всего. Ради этого я и улетал в высокие широты, расставаясь с Москвой, залитой хмельным медом июля.
Ночью звонил в Певек в штаб морских операций Восточной Арктики.
У телефона руководитель научной группы, мой давний знакомый Борис Крутских.
— Конечно, прилетай. Навигация будет интереснейшей. Такого еще никто не помнит. Да и капитан «Ленинграда» Абоносимов приглашает на борт. Только одевайся теплее, у нас пять градусов мороза. До встречи!
— До встречи!
Самолет в Шереметьеве стоит на поляне. И высоченные березы в зеленом пламени лета шумят совсем рядом. Они протягивают к нам свои гибкие ветви словно руки для прощания.
Березы прощаются только с нами. И мы чувствуем это. Вон пассажиры, улетающие в Ленинград, равнодушно садятся в машину; даже не оглянувшись. И только каждый из нас на последней ступеньке трапа секунду постоит, задержится, взглянет на горячее солнце и кивнет березам.