— Нельзя так относиться к океану. Это не мальчишка. Его не приласкаешь, когда захочешь. Ровно три года он был добр к морякам. Вот на суше, наверное, и решили, что так теперь будет всегда, что теперь Арктика вообще легкое дело. Удивляемся, как они вместе с этой старой калошей не включили в первый караван еще прогулочную яхту. Красиво — по Ледовитому на яхте, не правда ли? Вот красота и вышла боком. Арктика еще не такое покажет, она отомстит. Уважать надо океан, иначе...
Что такое иначе, я догадался, когда увидел злополучный «Валдай». Наклонив трубы к воде, словно шапку сдвинул набекрень, он еле-еле дотянул до берега. То, что пароход не утонул, действительно счастливая случайность. Еще одна пробоина — и привет родственникам. Команда уже спала не раздеваясь, каждый получил инструкцию высадки на лед.
Так начиналась арктическая навигация, о которой еще расскажут в десятках томов исследований и воспоминаний. Но, наверное, самые яркие главы истории напишут именно те, кто в июльский вечер был на берегу океана и, забыв про всякое время, ждал караван, который наконец-то пошел вперед.
А ночь и вправду необыкновенная. Сумерки сменяли тихий рассвет. Вернее, темноты и вовсе не было. Краски лишь слегка поблекли, как настроение у человека, который очень устал, а потом отдохнул и вновь улыбнулся. Так и день сегодняшний: просто притих на часок-другой, а теперь вновь расцветал.
В штабе никто не спит. Мы сидим в комнатушке у Бориса Крутских. На столе красные помидоры. Это мой вклад. Я смотрю на них и ужасно жалею, что утром на Таганке не купил больше. Ведь сейчас каждый помидор как подарок в необычный час.
Настроение у всех — лучше не бывает. Я чувствую, как ребята буквально с ума сходят от одной лишь мысли, что караван сейчас, в эту минуту, идет в Певек. Они хлопают друг друга по плечу, кричат. Вспоминают каждый день «великого стояния» у Шелагского, что-то доказывают, отвергают, убеждают. Я слышу какие-то термины, формулы, названия кораблей, фамилии капитанов, плававших в Арктике с давних времен. Вот уж действительно — лед тронулся.
И вдруг:
— А что, ребята, не выпить ли нам по пятнадцать капель за караван?
— За караван можно и по кружечке,— вносит кто-то поправку.
Принято единогласно.
Принесли откуда-то спирт, разбавили в пожелтевшем графине до 70-й параллели.
— За караван! Дай, Нептун, ему здоровья.
Опрокинули по одной. Закусили помидорчиком. И заговорили все сразу.
Ребята чертовски измучились и устали. Это видно сразу после второй рюмки.
— Вот ты скажи мне, чем вреден интеллигент? — допытывается у своего соседа Валерий Кунецкий.
Тот вертит головой и совершенно не понимает что отвечать.
— Хочешь, скажу?
— Давай.
— Интеллигент вреден тем, что он злопамятен,— с расстановкой убеждает друга Валерий.
— Ну, ты это брось.
— Доказать?
— Не докажешь!
— Помнишь, мы спали как-то в палатке, и я тебе на руки наступил, помнишь?
— Еще бы!
— Вот видишь, какой ты вредный, до сих пор не забыл.
Сосед явно попался. Все хохочут над его наивностью.
А Боря кричит:
— Валер, брось дурить. Лучше напиши с Генкой стихи для «Ленинграда».
Валера вместе с Генкой уходят — творить. А мы всей гурьбой лезем на крышу дома прямо к антеннам.
В бухте тишина и сонные чайки. Вдали одиноко чернеет мыс Шелагский, а где же караван?
И опять кричим, убеждаем друг друга, что корабли вон там, левее. А я, как потом оказалось, вообще смотрел не в ту сторону. Шум, гам. Мы были тогда как мальчишки, гоняющие в июле голубей. Только мальчишкам этим уже за тридцать. А кстати, при чем тут возраст и разве с годами стареет человек? Это, наверно, одно из самых древних наших заблуждений.
Наконец не там, на просторе бухты, а у берега выплывает из дымки ледокол, а за ним все корабли.
Мощный красавец «Ленинград» идет торжественно. Низко по берегам стелется его грудной голос. А сопки молчат, молчат в бухте и одинокие льды.
Какая удивительная тишина, и как удивительно чисто звучит в ней радио арктического порта Певек. Земля приветствует корабли:
— Доброе утро!
Пауза в несколько секунд, но таких торжественных. И снова:
— Доброе утро вам, товарищи!
Земля дождалась.
Корабли бросают на берег швартовые, как уставшие пловцы последним взмахом руки хватаются за борт лодки в открытом океане.
Пять утра. Музыканты, протирая еще сонные глаза (их подняли прямо с постели), отчаянно играют марш. А на балконе — старый капитан порта Серафим Константинович Гассе. При полном параде он палит в небо ракету за ракетой. Сдвинув седые брови, старик невидящими глазами глядит в море. Сейчас он кажется грозным комендантом затерянной в океане крепости, к которой после многих лет разлуки наконец-то пришли корабли. Старик бесконечно рад, его сердце стучит как набат. Он готов вместе со всеми броситься на причал, но нет. Капитан лучше умрет, чем до конца не выполнит торжественного ритуала встречи. Как удивительно напоминал тогда этот седой старик тех гриновских капитанов с неведомых южных морей. Только не гадалось, что их можно увидеть и в Арктике. В те минуты, наверно, не было в мире ничего романтичнее, чем это тихое утро. Эти уставшие корабли и этот седой гриновский капитан.