Сегодня нас ждет еще одна радость. Вернее, мы сами идем ей навстречу. После похода к земле Франца Иосифа в родные восточные воды спешит ледокол «Москва». Каждый день мы следим за ее координатами. Стоит только радисту сказать: прошла пролив Санникова, и мы уже знаем, о ком это.
А сегодня, если ничего не случится, должна состояться встреча. Наконец-то! Не знаю почему, но все на корабле ждут этой минуты, как в детстве мы ждем свой день рождения. То и дело на мостик поднимаются даже механики и спрашивают.
— Ну как, далеко еще?
— Скоро, 20 миль осталось.
К «Москве» у ленинградцев особая ревность. Иные сами плавали на ней, у многих плавают сейчас друзья. Я не исключение. У меня там тоже друг. Да еще какой. От гидролога Николая Бубнова я впервые услышал об арктических навигациях, с ним впервые участвовал в ледовой разведке, когда мы 12 часов висели над Охотским морем, отыскивая дорогу кораблям, идущим в порт Нагаево. Это он виноват, что с тех пор рядом со мной всегда ходила мечта: побывать в высоких широтах, увидеть эту белую страну и ее дымные караваны. И вот сейчас этого человека я увижу вновь, а самое главное — где? На семидесятой параллели.
Встречи ждали неделю, а длится она секунды. Полным ходом «Москва» горделиво прошла по левому борту. Да как прошла! От огромных ледях только брызги летят. Жалко, но останавливаться нельзя. «Москва» спешит на восточную кромку — за новым караваном.
«Ленинград» поднимает флаги приветствия: счастливого плавания. Туман разрывают мощные гудки кораблей. Мы машем руками москвичам, высыпавшим на палубу. Только кто там, разве разберешь. Я вижу на лицах наших ребят улыбки. Никто и не скрывает радости. Правда, в радости есть какая-то необъяснимая капля печали. Может, потому, что вот друзья рядом, а подойти, пожать руку, обнять нельзя. Наверное, только полярник поймет, что значат эти короткие встречи в белом-белом океане.
Через час жизнь на корабле снова входит в свой обычный ритм. Снова у всех главная забота — забота о караване. По радио меня зовут на вертолетную площадку. Пилот Владимир Громов и Боря Химич летят искать дорогу среди тяжелых ледовых полей, которые уже успел пригнать западный ветер.
Легкая машина идет над самым океаном. Так Боре проще определять возраст и толщину льда. Нам нужно дойти до берега, чтобы разведку «привязать» к карте. Вот и тундра внизу. Сырая и рыжая. Ни единого зеленого пятнышка.
— А в прошлом году были даже цветы, — кричит мне Борис.— Видно, лето нынче про Чукотку совсем забыло...
Да, невеселая картина. Между прочим, грусть тундры человеку передается быстро.
Молча летим над серой косой. Даже здесь ощущаешь, как галька холодна.
— И все-таки, братцы, земля.
Это Володя Громов.
Тут же резкий разворот. Ложимся курсом навстречу каравану. Самих кораблей не видно, только дымы расчертили все небо. Проходим над судами раз, другой, будто считаем вымпелы. Все в строю. Все в порядке. Только опять откуда-то сверху падает крупными хлопьями серая вата на «Ленинград». Садимся уже в сплошном тумане. Быстро все-таки Арктика меняет свои декорации.
А туман плотней с каждой минутой... Он оседает на стеклах, палубе, всюду протягивает свои серые руки. Куда ни взглянешь, все будто закутано влажной простыней. Что и говорить, он ложится и на душу и на сердце, и тогда весь мир становится безнадежно унылым. Туман Арктики — это огромное испытание воли и силы любого человека, тем более полярника.
В минуты такие даже самый мощный прожектор не ярче свечи. Луч беспощадно упирается в стену и теряется. Весь караван идет по локатору. На его зеленом поле трудно отличить огромные льды от корабля. Только ревут гудки то справа, то слева по борту. Да за кормой в сплошном молоке вдруг мелькнет черная чайка. Как ни странно, но здесь они действительно черные.
Нос корабля и то куда-то уплыл, клубы тумана кажутся то громадной скалой, в которую мы вот-вот врежемся, то бортом встречного судна. Но все это просто нервы. К этому тоже привыкаешь, и тогда все становится безразличным: начинает казаться, что время, наверно, остановилось, а мир весь утонул в этом бездонном тумане.
Куда идти, как идти? Может, лечь в дрейф, дождаться лучших времен? Ведь лед — десять баллов и ни капельки чистой воды.
Тихо говорю об этом с капитаном.
— В такой туман — это самая ясная точка зрения, — невесело шутит наш «мастер». Между прочим, именно так и зовут моряки своего капитана.— Конечно, идти почти невозможно. И если я остановлю караван, никто не бросит и слова упрека. Все будет правильно даже по самым строгим морским правилам.
Капитан вздыхает, кладет бесполезный сейчас бинокль и добавляет: