— А все же есть и другое. Сердце болит, как подумаешь, что вот эти берега останутся без горючего, машин, на приисках кончается топливо, уголь. А люди ждут, каждый день ждут, каждый день смотрят в море — не покажется ли караван. Вот почему и лезешь вперед, вот почему, если хоть милю не пройдем вперед, не могу уснуть.
Теперь, вспоминая эти слова, я думаю об ином. Некоторые даже на Севере — правда, те, что сидят на месте, — почему-то всю Арктику считают чистой экзотикой. Страной, где происходят события, о которых пишут на четвертой странице газет под рубрикой «Занимательное или необычное». А иные вообще, прочитав даже крохотную заметку об Арктике, пожимают плечами и брюзжат:
— Опять эти льды, будто и писать больше не о чем.
Что ж, люди такие есть. Да простит им бог их невежество, я же благодарю судьбу, что подарила мне эту дорогу, помогла узнать лицо Ледовитого океана, понять характеры людей, вся жизнь которых посвящена борьбе со стихией, борьбе сложной, чаще неравной, а иногда и трагичной. Теперь же, оставив позади тысячи белых миль, я понял — Арктика это труд. Огромный, земной. Труд во имя людей, живущих по северным берегам. Представьте себе, почти миллион тонн грузов доставляют корабли на Чукотку. На Чукотке, между прочим, это понимают и ценят. Каждый приход каравана здесь праздник. Только в ту навигацию праздники были слишком редки. И во всем виноват Ледовитый.
Вот и теперь от всего мира этот туман отгородил нас серой стеной. Как же найти дорогу? Где она? И вдруг чудо: нас кто-то зовет.
— Ленинград! Ленинград! Я 41-75, сделали для вас разведку. Дайте пеленг. Как слышите меня, прием.
Такого подарка мы не ждали. Какие же молодцы эти разведчики, эти гидрологи.
Бежим на верхний мостик ловить вымпел. Ждем, а сами боимся: вдруг летчики промахнутся, вдруг вымпел упадет за борт, потом попробуй найди его в таком молоке.
Самолет долго ходит вокруг корабля. Наверно, прицеливается. Потом гул нарастает, он все ближе, ближе, и я уже еле слышу слова радио.
— Внимание, иду на сброс.
Какую-то долю секунды все тонет в реве моторов и над мачтами, разрывая туман, мелькает алое крыло, а на корабле все замерли. Где? Неужели промахнулись? Ну нет, счастье сегодня с нами. Вон, зацепившись за шлюпбалку, раскачивается на бечевке маленькая красная трубочка. Это вымпел с желанной для нас ледовой картой.
Через: минуту над ней уже склонились капитан, штурман, дублер, гидролог и еще человек пять любопытных. Я, конечно, тоже не стою в стороне. Смотрим, и никто не может скрыть радости: чуть ли не от нашей точки до самого Шелагского продернулась зеленая полоса — это значит лед очень слабый. Дорога открыта. А самолет не ушел, он ждет ответа.
Капитан берет микрофон, и голос его чуть дрожит.
— Спасибо, ребята. Теперь дойдем. Все понял. До встречи!
Уже вечером открылся слева милый сиреневый с моря берег. Земля! Она с нетерпением ждет корабли. Да и мы, признаться, за полмесяца разлуки здорово истосковались по ней — молчаливой, суровой, но все же дорогой земле Севера, окруженной белым безмолвием океана, вспаханного нашим караваном.
— Здравствуй, земля людей!
А вымпел тот я привез из Арктики как дорогой сувенир. На его шершавой поверхности выцарапал тогда карандашом координаты: 68°12’ северной широты 176° 39’ восточной долготы.
Здесь разведчики подарили нам радость, в этой точке началась зеленая дорога к земле.
Только недолгим было наше свидание с теплой землей. Водолазы быстро заменили лопасть, и снова в дорогу, и снова нас ждали корабли на востоке, там, где, как занавес в прекрасную страну, горит закат. Я смотрю на него часами и не могу сказать, какой он, какого цвета. Иногда мне кажется, что в нем вообще нет красок. Вернее, нет им названия. Вот, наверно, почему, увидев прекрасное, мы часто молчим. Мало еще у нас слов, беден даже самый великий язык. И вправду, природа существует миллиарды лет, а язык — тысячи. Мы, вероятно, будем выглядеть по сравнению с грядущими поколениями полунемыми. А впрочем, кто знает. Не станут ли наши потомки слушать как музыку описание вечера в Арктике, увиденного великим Нансеном семьдесят лет назад? Мне же его слова кажутся написанными сегодня, может лишь час спустя. «Как глубоко прекрасны, но и бесконечно печальны здешние вечера, освещенные вспыхивающими, как мечты, последними блестками. Исчезающее солнце бросает в тишину ледяной пустыни меланхолический огненный луч. Музыка природы, наполняющая собой все пространство, проникнута здесь грустью, потому что вся эта красота день за днем, неделя за неделей, год за годом расточается над мертвым миром. Для чего? Закат солнца всегда навевает грусть, даже на родине. Потому-то он здесь так дорог и так несказанно печален. Красная, пылающая кровью полоса и холодный, холодный снег над ней».