— Все отлично. На борту порядок.
А вот теперь иллюминаторы печально уткнулись в воду. Каково смотреть на это капитану, человеку, водившему в атаку сотни людей под Кенигсбергом и не раз, не два побеждавшему здесь, в Арктике. Но внешне он спокоен; лишь курит много и трет глаза, даже когда говорит:
— Чертовски хочется спать. Третьи сутки не снимаю сапоги. Я-то бездельничаю, а каково кочегарам? Пойдите взгляните.
Все на корабле напоминало о недавней борьбе с океаном. Еще стучали красные насосы, еще валялись мешки с цементом. Видно, готовили пластырь на пробоину. И в коридорах еще плескалась вода, и рояль в кают-компании купался в воде. Но уже торопились девушки-уборщицы, собирая разбросанные вещи, и пекарь месил тесто для нового хлеба, и корабельный котенок мирно спал на диване.
Единственную кочегарку, которую отстояли моряки, мне показывал старший механик Всеволод Владимирович Бонишко. Седой высокий и крепкий старик. В Арктике плавает лет тридцать. Слава богу бывал и не в таких авариях. Говорит он солидно:
— Из третьей кочегарки мы выбирались уже вплавь. А четвертую не могли отдать. Нельзя. Самое главное — без паники. Пришлось и самому тряхнуть стариной, — улыбается Всеволод Владимирович, — покидать уголек.
Я протискиваюсь в узкий коридор меж котлами четвертой кочегарки и трогаю холодную переборку, за которой стоит вода. Кое-где она все-таки просачивается и монотонно падает на железный пол, будто отсчитывает время. Но ничего, недолго ей еще осталось теребить нервы. Потом идем к водолазам.
Только что из воды на борт поднялся Алексей Николаевич Болтунов.
— Сейчас отлично. Вот ночью было плохо. Темно, ничего не видать.
Инженер Юрий Кудрявцев так и не уходил из комнаты дежурного штурмана на палубе. Отодвинув чайник и зеленые кружки, он что-то чертит и объясняет водолазам. Увидев нас, говорит:
— Самое интересное под водой. Шесть метров дыра. Суток за трое сделаем.
Инженер, наверно, и сам рад, что чуточку ошибся. Уже на следующий день пробоину закрыл длинный лист железа. Включили насосы. Сотни тонн воды полетели за борт. А через час в иллюминаторы корабля снова заглянул свет мягкого северного дня...
...В вахтенном журнале ледокола «Ленинград» на всю жизнь корабля останется запись: «18 августа, 16-45. Взяли после аварии на буксир ледокол «Адмирал Лазарев». Курс — порт Певек».
Вечером перед входом в бухту прощаемся. Отдаем буксир. И спасенный «Адмирал Лазарев», разбрасывая шлейф дыма, сам идет к причалу. Мы долго смотрим ему вслед и молчим. Я знаю, откуда вдруг нахлынувшая грусть. Ведь «Лазарев» — это история Арктики, молодость многих полярных капитанов. И теперь всем стало понятно: молодость прошла.
А на самом краешке мыса Шелагский горит новая заря. Она зовет нас на восток.
...После аварии с «Лазаревым» лето сразу будто отвернулось от нас. Раньше выходили на палубу в одной рубашке, а теперь дикий холод. В первое же утро — мороз и белое матовое солнце. В иллюминаторе узнаю знакомый Шелагский. Только сейчас серебристый туман прикрыл его черные скалы и рыжие пятна. Скоро на траверзе полярная станция Валькаркай. Моя станция! Беру бинокль. Быстро нахожу маленький дом, под крышей которого провел почти неделю. А вон и озеро, куда ходили с ведрами за водой, радиорубка, где долгими вечерами звали корабли. Берег зовет, будто бросил там что-то родное. А в общем-то так оно и есть: вся жизнь разбросана неделями, месяцами по разным уголкам земли. Попробуй собери ее. Нельзя. Пройдут годы. Сопки будут те же, и озеро то же: а наше время не вернется, и уже другой радист назовет другие корабли. Каждому, кто много бродит по свету, и радостно и больно разглядывать карту. Только так замечаешь, что годы бегут. А наш «Ленинград», подминая лед, снова шел тогда на восток, к терпеливым кораблям, что ждут его за проливом Лонга.
Все на мостике, и штурман, и матрос ищут впереди черную полоску. Ведь темное небо — это просто зеркало воды. Но горизонт сегодня чист — значит кругом сплошной лед. А впрочем, чему удивляться: иным пролив Лонга бывает редко. Сюда как в мясорубку ветер пригоняет огромные поля из Центрального бассейна Арктики. Здесь их и пашут ледоколы. Трудно. А что делать?
— Курс 90. Прямо держать, — командует капитан.
Всю ночь лазили между льдин, старых и серых. А позади оставили лишь пять миль. Утром вышли на чистую воду. Хорошо и удивительно идти по открытой воде. Вскоре впереди по курсу показался мыс Биллингса. Туман не на самих скалах, а посередине. И впечатление такое, будто между морем и вершиной течет белая река. Течет медленно, так же медленно стареют скалы. Я часто спрашивал себя, почему быстро стареет человек и почему молоды скалы? Наверно, потому, что нам всегда некогда, мы всегда среди шума, в движении. Лучшая наша мечта — это спокойно подумать, посмотреть на себя и свои дела со стороны. Но не удается: время нас все торопит вперед. А вот скалы вечно молчат. Их молодость — от тишины, которая как щит бережет их от старости. Но именно сейчас, когда человек силен и громаден, он не может позволить себе отдыха. Он посреди мощного течения, которое сам создал и которое не может покинуть. В стремительном темпе жизнь ставит человеку тысячи, миллионы вопросов, на которые надо тут же дать ответы. А те ответы породят новые вопросы. И все это развивается в сверхгеометрической прогрессии, за которой трудно уследить и которую трудно охватить даже пространством и временем. Ну а если тебе страшно, если тебе хочется отдохнуть на берегу, попроси у моря, у скал хоть кусочек тишины. Вон, смотри, сколько ее у них. Они поделятся! Они даже могут подарить тебе и вечную молодость, но за это тогда твоим единственным миром будет молчание. Выбирай! Только подожди, я лишь скажу тебе: нет ничего в мире удивительней, чем дорога, если даже где-то далеко она оборвется навсегда. Поверь мне.