— Петров!
— Я!
— Увольнительная… Кузнецов!
— Я!..
Ну, про других мы рассказывать не будем. Неинтересно.
А Маргарита была худая, красивая, туфли без каблука, подол рваный — пробиралась через подвалы с Вероникой на руках, и еды никакой…
Была в Москве после войны такая история. Фамилий не называю, поскольку люди все здравствуют. Поступил в театральное училище демобилизованный солдат. Учиться на артиста. Зима наступила совсем прохладная, и преподаватель узнал, что нет у него ничего зимнего, лязгает зубами в плащике на рыбьем пуху любимый ученик, талант. Преподаватель дал ему шубу — носи. Носит. Потом перестал носить. Опять зубами лязгает. «Где же шуба, сапер, пропил? — спросил учитель. — Почему зубами лязгаете?» А ученик объяснил, что у них в общежитии есть собачка, а теперь она народила щенят и выбрала для своего гнезда его шубу, и ему теперь неудобно, не может он вытащить из-под них всех, из-под матери и из-под щенят, эту шубу… «Их много, а я один», — сказал ученик. А учитель и многие другие люди вот уж сколько лет помнят эту историю. Фамилий не называю, люди благополучно здравствуют. А ученик этот теперь очень хороший киноактер, и все его знают по ролям, потому что в них сквозь чужие слова, которые он произносит, просвечивают его собственные.
Темная клетушка со сводчатыми стенами была набита своими, а там, наверху, над подвалами, слышались взрывы гранат, автоматная стрельба и чужие русские крики. Потом все затихать стало. «Цум тойфель, — сказал старик с саквояжем. — Цум тойфель». Надо было сидеть здесь хотя бы до ночи. А там уже думать, как быть. Но девочка, Вероника, все плакала, ей хотелось есть. Боже мой, зачем все это, весь этот ад?.. Майн готт… только бы пронесло… только бы прошло мимо… Маргарита попросила у старика немного еды для ребенка. Старик захлопнул саквояж. «Цум тойфель», — сказал он. «Майн готт, только бы принесло, только бы прошло мимо… Нет, не пронесло, не прошло мимо… Вот оно…»
Распахнулась дверь от удара ноги, и ворвался русский. Он закричал что-то и указал автоматом на дверь.
— Шнель! Шнель! — закричал он по-немецки и опять указал автоматом на дверь.
Но никто не двигался, конечно.
— Шнель! — закричал русский солдат и дал очередь над головами людей.
И тогда они, дрожа, начали проходить в темноту миме него — все равно… там ли… здесь ли… Только Маргарита не пошла — у нее дочь на руках.
— А тебя что, не касается?.. Да живее ты… Господи, мучение с вами! — закричал солдат Петров, тот самый, помните: «Проверено. Мин нет. Петров»? — и схватил Маргариту за худую руку. Она дрожа смотрела на него огненными, незащищенными, ненавидящими, огромными глазами, которые были красивые, и вырвала руку, прикрывая дочь.
— И ребенок здесь? — вгляделся двухметровый гигант, честолюбец. — А ну, давай сюда девку!
Вырвал ребенка из рук немки и быстро шагнул в туннель.
— Найн! Нанн! — закричала Маргарита какие-то свои, немецкие слова и побежала за ним.
Петров несет кричащую девочку по туннелю, а Маргарита бежит рядом, кричит: «Найн! Найн!» — и хватает Петрова за локти.
— Живей давай, живей… Последние остались, — говорит Петров, прибавляя шагу.
Тогда Маргарита забегает вперед, падает на колени, обхватывает его за ноги и плачет горестно.
— Вот дура… Ну вот дура, — с отчаянием говорит Петров. — Вставай, тебе говорят… Тихо, не шуми, руих… — говорит Петров и пытается поднять ее одной рукой.
Но Маргарита бьется в ногах у Петрова, и девочка плачет, и вообще все плохо в этом проклятом туннеле.
— А, черт… — говорит Петров. — Что мне с вами делать? Зальет нас… Трубы прорвало, потонем… Мы здесь последние остались, понимаешь'? — говорит он, глядя в безумные глаза Маргариты. — Ну будет, будет, — говорит он, гладя ее по голове. — Слышишь, вода? — он показывает пальцем себе на ухо, потом на туннель. — Вода, слышишь? Вассер… Понимаешь, вассер?..
Маргарита проводит рукой по лбу, поворачивает голову и прислушивается. И тогда становится слышен вкрадчивый плеск воды. И становится видно, как пыльное живое зеркало медленными, ленивыми толчками приближается к ним. Вот когда страшно-то… вот когда страшно…