— Ты зачем меня из-за стола подняла?
— Чтобы вы не заговаривались.
Он говорит:
— Неужели тебе непонятно, что это не мне надо поговорить, а твоей маме? Когда она меня учит, как жить, ей самой жить легче.
Я молчу, улыбаюсь иронически.
Потом он спрашивает:
— Говори правду: ты недавно эту улыбочку разучила?
Я молчу. Он покурил в форточку, а потом сказал:
— Ты сейчас знаешь кто?
— Кто?
— Ты сейчас — Справедливая девочка с четвертой парты… В каждом классе есть такая девочка. Справедливая девочка с четвертой парты.
Я спрашиваю:
— А это что, плохо, по-вашему?
Он отвечает:
— Может быть, и хорошо. Но сказки тебе почему-то рассказывать не хочется.
Он выкинул окурок в форточку, размахал дым рукой и вышел. Потом попрощался с мамой и ушел.
А я смотрела в окно на крыши сараев, на грязный снег, куда упал его окурок, и была вся как каменная. Он не догадался, что я его полюбила. Это было тогда, в пятом классе. Слава богу. Страшно подумать, что было бы, если бы он догадался. А так все упростилось. С этих пор никаких сказок он мне не рассказывал.
А в прошлом году приходит он и говорит:
— Шоколадка, как дела? Что читаешь?
Тут я обрадовалась, что меня назвал по-старому — Шоколадка, и рассказала ему про все. Почти… Про Салтыкова-Щедрина, про здравый смысл, про мещанство и стала ему читать цитаты из Салтыкова-Щедрина. А он все слушал и говорил:
— Да… да… Здорово… Отлично…
А потом вдруг сказал:
— Перечти еще раз.
Я обрадовалась, что он согласен со мной, и еще раз прочла. Там был такой отрывок, описание затхлого мещанского быта — скука, половики на скрипучем полу, за окном ветка белая от зноя, на пустой улице куры возятся в пыли, из кухни запах дыма, самовар ставят и оладьи пекут. Подохнуть можно. А он подумал и говорит:
— Какой великий художник… Чего бы я не дал, чтобы в таком домике пожить. Хоть пару месяцев, что ли, а?
Вот тебе и здравый смысл!
И опять у меня все перевернулось.
А теперь о главном. Я теперь как думаю? Я думаю, что когда говорят «тип», «типичный» — это удобно. Но только я думаю, что человек становится типичным, когда он средство путает с целью. Что значит, например, «типичный Дон-Кихот»? Это значит — цель благородная, бороться за справедливость, а средства устарели — копье, кляча, драки с ветряками, спасение проходимцев, никому не нужные услуги, от которых только всем хуже.
Я тогда была типичной школьницей, а Медведев человеком. Но только ему тогда нельзя было всего этого — скрипучих полов и прочего. Раньше ему это надо было, дом и тишину, когда эта Справедливая девочка с четвертой парты из него веревки вила. Справедливая девочка с четвертой парты, на которую я в какой-то момент стала похожей. Не уследила. А теперь эта тишина с оладьями для него гибель, когда она, наконец, за него замуж собралась. Зоя эта, одноклассница его, второй месяц у нас учительницей физкультуры работает. Вот уж кто типичный по всем статьям, прямо не женщина, а картинка гоночной машины. Как он этого не замечает! Он не понимает, что он не тишину ищет, а любовь. А сам на моих глазах становится типичным.
До свидания, Медведев. Только не пропадай совсем. Давай поменяемся ролями. Лучше уж пускай я буду Справедливой девочкой с четвертой парты, лишь бы ты оставался нетипичным.
В прошлый его приезд была такая история. Это мне Задорожный рассказывал. Из нашего класса. Он смешной. А может быть, даже не смешной, а искренний, не разберусь. Я сейчас совсем запуталась. Кто хороший, кто плохой — ничего не понять. Я вот Генку считала хорошим человеком.
Задорожного тогда выгнали из класса, когда шло общее собрание. Он стоял в коридоре и орал. И тут подошел Медведев, они и познакомились.
Задорожный рассказывал:
Стою я в коридоре и ору: общее собрание! Сенсация! Обсуждаем поведение Галины Соловьевой! Неслыханное поведение Галины Соловьевой! Вдруг подходит мужик лет тридцати и спрашивает:
— Что ты раскричался?
— Слушайте! Слушайте! Первый раз в истории человечества! Нетипичный случай! Вина доказана!
— Погоди, какая вина? — спрашивает он.
— Вина доказана, потому, что она не может быть не доказана! Потому что она не может не быть доказана! А почему? Потому что она не может быть, не может быть, не может быть…
Он меня спрашивает:
— Ты можешь объяснить толком, что у вас происходит?.. Не вздумай опять орать, а то я тебя втолкну в класс.
— Нельзя. Меня выгнали.
— Это я понимаю… Так в чем дело?
— Соловьеву судят за поведение.