— Без зрителей какой турнир? — сказал Коля Луноход. — Скушно.
— Коля, что это ты такой?
Торопиться мне некуда, и я все слышу.
— Какой? — спросил Коля Луноход.
— Вроде не в себе, — сказал Сережа. — Нет… Так дело не пойдет… Не та игра… Ну, Луноход, говори, в чем дело?
— Сережа… — сказал Коля Луноход. — Помру я скоро.
Я втягиваю голову в плечи и иду звонить по телефону.
Нет-нет только не это, только положительные эмоции.
«Андрюша, Андрюша, чему же ты меня еще учишь?» — думаю я, направляясь к телефонным будкам.
Он у меня философ.
Он меня учит:
— Главное — не любопытствуй, а то увязнешь. А увязнешь — придется или действовать по чужой программе, или выкручиваться. Запомни, у нас своя линия…
Спрашиваю:
— А какая наша линия, Андрюша?..
Он смеется:
— А никакой. Никакая линия — это самая лучшая линия…
— Это же беспринципность, — говорю…
— Ну почему беспринципность? Этот принцип не хуже других. Главное — все всем обещай, люди любят обещания. Главное — пробуждай надежды. Пробуждай и пробуждай. Буди. Люди любят, когда у них пробуждают надежды. Логично?..
— Значит, и мне на тебя не надеяться, Андрюша? Логично? — спрашиваю.
— Ну почему же? — отвечает. — Ты мне самому нужна. При чем же тут логика?
Ну я сразу успокаиваюсь. Если я ему нужна — можно не беспокоиться. Что ему надо, он добудет. Андрюша мой.
А солнце жарит, мелькают машины, и стоит длинный ряд красных телефонных будок, в каждой из которых кто-то ищет связи — связь, связь, дайте связь, есть связь? Это я! Я! Люди толпятся, ожидая своей очереди. Гомон переговоров, люди стараются перекричать соседей и самих себя. Кто о чем. Об отпусках, о ГУМе и ЦУМе, о больницах и свиданиях, о ВДНХ и очереди на автомобиль. И кажется, что все разговоры и крики в будках разные. А на самом деле все об одном — я кричу тебе, почему не отвечаешь, а если отвечаешь, то почему не так, как мне надо.
И до меня начинает медленно доходить, что все дело в будках.
И понимаю, что это смешно. Ну что ж, кто может — смейтесь.
А вон опять приближаются Коля и Сережа. Я их начинаю бояться, как черных котов, в этой боязни никакой логики. А мне надо знать, что я Андрюше нужна, и это главное — вот логика.
— Я те дам! Я те дам! — бодро говорит Сережа. — Собрался он помирать… Ишь ты!
— Зря сказал я, — говорит Коля. — Ты спросил — я сказал.
— Глупые мысли. Тебе сколько годов, если не скрывать?
— Семьдесят восьмой.
— Ну насмешил… А мне семьдесят. Проживешь свои сто и еще пятнадцать лет нахаляву.
Я поднимаю глаза, они проходят мимо будок, а у меня кончаются монетки и терпение. Как говорит Андрюша, когда работает под пилота дальних рейсов, у меня кончается ресурс. Он ничего себе, я ничего себе.
Но я его жду, жду, жду, и все выглядит как-то не так. И на этом все. На этом кончаются мой разговор со мной и мой ресурс. Теперь займемся окрестностями.
Дальняя картина видна вся, а от ближней — только подпись автора.
Ах, Людка, Людка!
На следующий день меня на бульвар как ветром принесло.
Испугалась, не скрою. Будто на меня аркан накинули.
Нет. Оба на месте. А я стараюсь отдышаться.
Коля включил часы и сделал ход.
— Смотри, — сказал Сережа. — Опять пришла… Ходи.
— Кто?
— Маруська. Все ждет… Ходи-ходи…
— Я этой Маруське про графа Толстого, — сказал Коля. — А она: «Гражданин, вам поговорить не с кем?»
Я только поеживаюсь и смотрю на песок ровненький. Следов столько, что следов не видно.
— Между прочим, я его адрес достал, этого нового шахматиста Геннадия Васильевича. Давай сходим, Коля? Я хочу ему в глаза поглядеть.
— А то еще я тут одному про броневик «рено» рассказываю… а он на меня как на психа… И на другую скамью отсел…
— Вот дает! А я про что? Я этого Геннадия Васильевича…
— Погоди, — сказал Коля. — Я не про это… Жили мы жили, и всего навидались, и всякое с нами бывало, так?.. А все же думали — ладно, пускай я все это пережил, ладно… А все же кому-нибудь это пригодится, так? Или не так?
— Ну, так, — сказал Сережа.
— Ладно, думаю, мне ничего не жалко, перенес, и ладно… детям будет что рассказать… дети придут и послушают, — сказал Луноход. — И будут меня уважать, что я за них половину тяготы принял и что им не с нуля начинать.
— Ну, брат… ты тоже не с нуля начинал, — сказал Сережа.
— Верно, — сказал Луноход. — Вот мне отец и всыпал за графа Толстого… Я кричу: «За что? Я его и знать не знаю, твоего графа!» А он мне: «Вот за это самое, что не знаешь…» А теперь по той улице машины бегают, и в них детки Геннадия Васильевича и его внук Дима… я что мы с тобой видели, им ни к чему… И выходит, мы с тобой опростоволосились.