Она отшатнулась от него, ее перекошенное лицо отразилось в зеркале. На миг оно заполнило весь овал. От этого зрелища его сердце забилось, сжатое тисками воспоминаний.
— Прости, — пробормотал он. — Увидимся за обедом. Девочка, сутулясь, вышла из комнаты.
Разложив носки и белье по ящикам комода Дороти и развесив на ее плечиках свои рубашки и пиджаки, он подумал, что это, пожалуй, слишком интимно, она не одобрила бы. Покончив с распаковкой, Лайонел обнаружил, что изрядно взмок. Он надел купальный халат и поспешил в ванную наверху, где его встретила выставка колготок Кэрол и Элен, развешанных на веревке, словно демонстрирующих две ступени развития. Не желая их трогать, он ретировался в свою комнату и переставил зеркало на комод, чтобы оно оказалось как можно выше. После нескольких часов на солнце мраморные руки стали теплыми, словно плоть.
Ему почудилось, будто он слышит крики утопающих, но эти звуки сопровождались грохотом «американских горок». Скоро стал различим навевающий дремоту шум прибоя. Долгие медленные вздохи моря успокаивали, но тут Лайонел увидел женщину, снимающую с себя голову. На самом деле она снимала с плеч маленькую дочку, но он понял это слишком поздно и невольно вспомнил женскую, фигуру, рассыпавшуюся на прыгающие фрагменты. Лайонел поспешно лег и заставил себя дышать в одном ритме с морем, пока по дому не разнесся призыв обеденного гонга.
Еще подростками они с кузиной ссорились за право ударить в гонг, пока мать Дороти не взяла эту обязанность на себя. Поскольку гонг созывал только постояльцев, Лайонел понял, что не знает, когда ждут к обеду его. Он переодевался, заново орошая подмышки дезодорантом, когда стук в дверь заставил его застыть с наполовину натянутыми на старческие ляжки штанами.
— Не хотите ли пообедать со всеми остальными? — крикнула из-за двери Кэрол. — У нас пока еще не так хорошо все организовано, как при маме.
— Я бы лучше дождался вас.
— А мы перекусываем прямо на ходу. Спускайтесь!
В столовой в дальнем от окна углу был накрыт столик на одну персону. Все его соседи оказались семейными парами примерно одного с ним возраста. Несколько человек поздоровались с ним, но все же никто не пригласил поучаствовать в одной из негромких бесед. Он оказался в положении учителя, вынужденного игнорировать болтовню класса, чего он на самом деле никогда себе не позволял. Покончив с обедом (жидкий суп, холодная ветчина, салат, черный хлеб с маслом, единственный пакетик чая в круглом заварочном чайнике, пара булочек на блюде — все, что обычно подавала Дороти), он зашел на кухню к Элен.
— Ты очень огорчишься, если этим вечером мы никуда не пойдем? — спросил он.
— Не очень.
— Просто переезд из Лондона был утомительным.
— Этим вечером она все равно занята. Простыни грязные, — сказала Кэрол, морща нос.
Он перемыл всю посуду, которая оставалась, и помог бы Элен унести в подвал к стиральной машине охапки постельного белья, если бы Кэрол не заставила его пересказывать новости. Кроме того, что он вышел на пенсию и иногда случайно встречает бывших учеников, рассказывать было нечего, и Лайонел начал расспрашивать Кэрол. Когда из ее обстоятельных ответов выяснилось, что она ждет от него совета касательно кучи мелких проблем, унаследованных вместе с пансионом, он сослался на усталость и поднялся в свою комнату.
Лайонел долго не мог заснуть. Хотя он оставил окно открытым, жара, упорно желала разделить с ним его ложе. Ложе Дороти, на котором она спала с тринадцати лет. Его охватило сожаление, что в декабре прошлого года он приехал слишком поздно и уже не застал ее.
— Мы ведь не попрощались, — прошептал он в подушку и обхватил себя за плечи, скрестив руки на дряблой волосатой груди.
Он проснулся посреди ночи не только от жары, но и от осознания, что у Дороти выросло невероятное количество ног. Он приподнялся на локтях, сонно озираясь, и понял, что она смотрит на него. Конечно же, это ее фотография в овальной раме… Только в комнате нет ее фотографий. Лайонел дернулся и увидел ее лицо, втиснутое в зеркало, подрагивающее на мраморных руках. Дороти была вне себя от ярости, не в силах поверить в случившееся с ней.
Лайонел схватился за висящий у изголовья шнурок, чтобы зажечь свет. В зеркале отражался фрагмент обоев, и их плохо различимый узор создавал впечатление, будто на стене просто висит пустая овальная рама. Наваждение отказывалось рассеиваться, и он выключил свет, стараясь не думать, что оставляет Дороти в темноте. Она ушла туда, куда в итоге уходят все. Все кончено, как сон мог вызвать ее обратно? Но все равно Лайонел ощущал свою вину, как и в тот первый раз, когда увидел ее в зеркале.