Я был привязан как раз против ног солдата-стрелка, правда, со своего низа видел только его огромные черные валенки.
Все, что происходило в самолете, помню какими-то обрывками. То ли терял сознание от раны — меня все-таки сильно садануло в автобусе стеклом, то ли меня, как и других колуп, напоили сладким чаем со спиртом, чтобы не тараканились.
Как наш самолет взлетел, я не запомнил. Наверное, был под воздействием зелья. Проснулся от страшенной болтанки и сильного крена, хорошо, что нас прикрутили веревками, иначе всех бы завозюкало по полу.
Сколько времени мы летели, не могу сказать. Через пулеметный люк проникал слабый свет — вероятно, уже светало. С самолетом что-то происходило. Дяденьки стояли, держась за брусья конструкций. Солдат-стрелок со своей стремянки, точно против меня, строчил из пулемета. Я не сразу сообразил, что он отстреливается от врагов, преследовавших наш самолет. Летчики, пытаясь уйти от нападения, стали лавировать в воздухе, накреняя самолет то на левый, то на правый бок. В такие моменты мы в своих кульках повисали на веревках в воздухе. Как долго продолжался неравный бой с “мессерами”, не знаю. Я опять куда-то провалился. Через некое время снова одним своим глазом, как во сне, увидел, что лестница стрелка быстро окрашивается чем-то темно-красным. Кровь. “Но откуда она льется по лестнице?” — подумал я в своем забытьи. И вдруг вслед за кровью по сосновым ступеням на пол сползло тело солдата с разваленной разрывной пулей головой. В самолете стало пахнуть гарью.
Это первая смерть, которую я видел, и видел вблизи — крупным планом. Может быть, из-за ранения я плохо соображал. Но мне почему-то не было страшно ни за себя, ни за других. Смерть солдата я принял как факт. Война отупляет. После расстрела автобуса и той крови что-то оборвалось во мне — я отупел. Единственное ощущение, которое я испытывал, — это холод. Ноги мои в одеяльном кульке превратились в какие-то замерзшие культяпки.
Наш деревянный самолет явно подбили. Гореть он начал с хвоста. Дядьки из огнетушительных баллонов пытались сбить огонь. Вдруг страшная боль вонзилась в мои уши — мы стремительно снижались. Я снова исчез из этого мира, потеряв сознание. Очнулся, когда с дикой силой рвануло меня в одеяльном пакете назад от кабины. Все человеки, гасившие пожар, кувыркнулись на пол, их явно побило. Самолет врезался в снег берега озера и брюхом стал скользить по нему. Помню даже странный скрипуче-шипящий звук скольжения. Помню крики (слов я не понял) главного дядьки прямо с пола в сторону летчиков, когда самолет затормозился. После чего он встал на ноги, перекрестился, как мне показалось, и начал командовать. Одним подчиненным велел срочно освободить от листов металла окна-иллюминаторы, разбить их, вытолкнуть нас, мальков, сквозь них и отнести метров на пятьдесят от самолета. Другим приказал спасать ящики, вытаскивая их через окна, двери, третьим — сбивать огонь снаружи и изнутри. Летчикам велел снять все приборы, вынести из самолета инструмент, листы железа, сухой паек, спирт и все ценное, что поспеют. Люди, как муравьи перед грозой, суетились вокруг самолета, вытаскивая из его брюха ящики, инструмент, еду и прочее. Помню, как веревки, которыми мы были привязаны к скамьям, рубили топорами, выталкивая пакеты с нами в дыры окон. Помню, как всех нас уложили в снег вместе, рядком.
Успели вынести из горящего самолета основную поклажу. И тут самолет взорвался. Я снова надолго потерял сознание. Очнулся от резкого запаха спирта. В домовине, составленной из ящиков и брезента, взрослые растирали спиртом наши замерзшие ноги, руки, лица. Для внутреннего обогрева велели выпить горячее лекарство — воду со спиртом.
Весь световой день взрослые мужики сооружали в снегу лагерь, похожий на круглую крепость. По центру круга разложили костер, к которому буквально на другой день присоединилась металлическая печка, склепанная из кусков самолетного железа рукастыми дядьками. Они же из остатков металла изготовили лопаты и малые двери для землянок. Все, что осталось от самолета, пошло в дело. Вокруг костра и печки появилось пять землянок со стенами из ящиков и полом из елового лапника, покрытого брезентом. Помнится, что взрослые человеки в землянки вползали. Самая теплая землянка принадлежала нам, колупахам. С каждым днем наш лагерь улучшался, становился уютнее и теплее. Сколько дней мы в нем прожили, не помню, но довольно долго. Воду по первости добывали из снега, а потом прорубили на Ладоге прорубь. Для доставки дров от нас до леса пробили дорогу в снегу. Старший дяденька отправил летчиков в ближайшие деревни. Они были одеты теплее и имели карты. Им пришлось пробиваться сквозь глубокие сугробы.