Пронзительный детский смех ворвался мне в уши, и я отвлекся от чтения. Я вздохнул, заложил книгу пальцем и с досадой откинул голову на спинку шезлонга. К продолжающимся взрывам смеха присоединился резкий крик; из дома донеслись зовущие женские голоса. Я закрыл глаза и попытался сосредоточиться на том, как припекающее солнце покалывает мне лицо. Но у меня не получалось, и я снова открыл глаза. Я сидел в глубине сада; у моих ног слабо колыхалась трава, большой зеленый треугольник света отпечатался на более темном зеленом живой изгороди и высоких, раскидистых, словно вырезанных на белесом небе, деревьев, чью листву шевелил слабый ветерок. Сзади с радостными возгласами ко мне приближалась шумная орава; мимо моего шезлонга пронесся ребенок, опрокинув маленький столик, на котором стоял мой, к счастью, пустой стакан. Я снова вздохнул, поставил ноги на землю и наклонился, чтобы поднять стол и поставить стакан обратно. Рядом с ним я положил свою книгу, чей холщовый переплет мятного цвета выделялся на темном дереве стола словно маленький прямоугольник света. Дети, которые теперь были совсем рядом, с криками катались по лужайке; поодаль маленькая светленькая девочка в коротком горчичном платье, растянувшись на животе и опираясь на локти, задумчиво наблюдала за ними с длинной травинкой в зубах. Я обогнул стороной их всех и вошел в дом. Сумрак, в который были погружены комнаты, контрастировал с дневным светом; на миг ослепленный, я зажмурился и двинулся по коридору на ощупь. Солнечный свет косыми лучами падал через высокие окна, прочерчивая тонкие полоски на вощеном полу. Я нерешительно ощупывал пальцами кремовые обои с цветочным узором, перевитым золотыми нитями, пока не остановился у вставленной в рамку репродукции портрета надменной юной дамой былых времен, чье бледное и строгое лицо напоминало маску из слоновой кости, наклеенную поверх всех эмоций и навсегда скрывшую тайные движения ее тела. В глубине коридора снова раздались и стали приближаться детские крики. Все казалось мне каким-то плотным, чересчур плотным для меня. Я вошел в комнату, взял наугад книгу и присел на край кровати. Над ее резной латунной спинкой висела картина, на этот раз оригинал, на которой были изображены люди в темно-коричневом, розовом и белом, рассеянные по тенистому саду. Сидящая девушка искоса глядела на зрителя; другая, смеясь, положила голову и скрещенные руки на мощное плечо мужчины в сюртуке; под тканью искусно написанного тонкого летнего платья угадывалось гибкое, ловкое тело, которое было странно скручено: одну ногу она завела за другую, словно собираясь развернуться в прыжке, так чтобы ее платье закружилось вокруг бедер. Я открыл книгу и стал ее листать, отвлекаясь на раздававшиеся за дверью крики, пронзительные радостные возгласы, прерываемые детским смехом, к которым время от времени примешивались обрывки более взрослых голосов, то веселых, то недовольных, звучавших то совсем близко, то подальше, и угасавших в недрах обширного дома. В комнату зашел ребенок, мальчик с короткими светлыми волосами, и тоже стал искать книгу. Он даже не посмотрел на меня, я же молча наблюдал, как он обшаривает библиотеку, грубо заталкивая назад ненужные ему книги; наконец он выбрал подходящую и вышел, не говоря ни слова. Был ли это мой ребенок? Честно говоря, я понятия не имел. Я смотрел на страницы книги, но слова проплывали перед глазами, лишенные смысла. В конце концов я положил книгу на вышитое покрывало и, выйдя вслед за ребенком, направился дальше по коридору к большой гостиной. Маленькая девочка, может быть, давешняя, а может быть, уже другая, приближалась ко мне на полной скорости, топоча по полу своими маленькими ножками; она врезалась мне в ногу, захохотала и, не останавливаясь, побежала дальше. В гостиной светловолосый мальчик читал, сидя за столом между двух окон, через которые струились потоки света. Его золотистые волосы сверкали, но серьезное, сосредоточенное лицо оставалось в тени, а глаза, сфокусированные на раскрытых страницах, были мне не видны. Перед ним на столе стояла тарелка с фруктами; не поднимая головы, он протягивал руку и брал сливы, которые подносил ко рту и кусал, высасывая сок. Над самой его головой, между оконными переплетами, висел холст в очень простой деревянной раме: задумчивая девушка в розовой блузке с персиком в руках сидела за длинным столом. Интерьер, очень белый с расплывчатыми силуэтами темной мебели, был похож на тот, в котором я сейчас находился; но у этой девушки со взглядом одновременно спокойным и игривым было там свое место, между тем как я тенью блуждал по этим наполненным жизнью комнатам. Рядом со мной, сидя вместе с котом на длинном канапе бордовой кожи, две молодые женщины болтали и пили чай. «Ты смотрела погоду?» — «Да, дождь обещают». — «А так ведь и не скажешь». Кот, урча, потянулся и внезапно уснул, положив остроконечную мордочку на вытянутые вперед лапы. Я подошел поближе, к центру большого красного ковра, который занимал всю комнату, они же продолжали разговаривать, не обращая внимания на мое присутствие, я заколебался, чертя ногой по черным и белым, переплетающимся с голубыми, узорам ковра, затем почти задом попятился к большому буфету в глубине гостиной, чтобы налить чашку чая и себе. Он был еще горячий; я поставил назад тяжелый керамический чайник и подул на чашку, прислушиваясь вполуха к болтовне женщин; мой взгляд поблуждал по ряду картин, которыми была украшена комната, переходя от одной к другой и снова возвращаясь к предыдущей, пока наконец не остановился опять на залитых солнцем волосах мальчика. Поглощенный чтением, он не обращал никакого внимания на происходящее вокруг, включая меня и двух женщин, смеющихся и разговаривающих, одна из которых, вероятно, была его матерью. Его взгляд, скользя по строчкам книги, различал только поток внутренних образов, намного более реальных и живых, чем все, что находилось в этом доме; однако в то же самое время он жил своей жизнью ребенка в полной гармонии с тем, что его окружало, — просторные комнаты этого обширного жилища, наполненные воздухом и светом, были словно продолжением его маленького тела, такие же переменчивые и загадочные, как и его настроения. Что касается меня, то я наблюдал за всеми, и наблюдал внимательно, но они оставались для меня недосягаемыми, как если бы это были картинки за толщей стекла; я напрасно прижимал к ней лицо, не способный туда проникнуть, разбить эту невидимую поверхность или же, наоборот, броситься в нее, как в холодную водную гладь, а вещи за ней, равные самим себе, образовывали огромный немой покой, гармоничную композицию цветов, света, движений, которая соединяла в одну безмятежную, но непроницаемую картину светловолосого мальчика, спящего кота, болтающих женщин и девушку с персиком.