Нервозность сказывалась на моих мыслях и чувствах; мной овладёла беспорядочность. Я пил, но не был последователен даже в этом. Если у меня была бутылка, я опустошал ее с ужасающей скоростью; но как только она оказывалась пуста, должен был пройти не один день, чтобы я купил новую. Я хотел выпить ещё, мне жутко этого хотелось, но сходить еще за одной бутылкой было выше моих сил. В качестве оправдания я убеждал себя, что у меня проблемы с деньгами, но это был только мнимый предлог, которого тем не менее оказывалось достаточно, чтобы этот паралич продолжался. В то же время другие желания, еще более противоречивые, разрывали мое тело на части. Я не пытался удовлетворить их напрямую; но в одиночестве своей комнаты я раздразнивал себя ими, иногда до крови.
Я уже бывал в подобном состоянии. Во время еще одного ожидания, разумеется. Но тогда, насколько я помню, я чувствовал себя еще более потерянно. В любом случае, из-за того что у меня было больше сил, или, наоборот, из-за того что моя слабость совсем меня обезоружила, тогда я распустился куда сильнее. Вот почему однажды вечером я оказался на одной набережной, в том месте, где всегда можно было встретить таких же неприкаянных, жаждущих найти кого-нибудь, чья внутренняя пустота могла бы на несколько часов перекрыть их собственную, наполнить их чужой пустотой (это один из возможных способов смотреть на вещи; есть и другие). Это место, конечно же, пользовалось дурной славой и после определенного часа находилось под наблюдением полиции нравов. Изображая разборчивость, несмотря на тот упадок, в котором я находился, я позволил нескольким пройти мимо меня; мой выбор, однако же почти случайный, остановился на юном чернокожем. Насколько я помню, он был симпатичным, и он точно был очень робким. Мы довольно долго шли рядом и даже не касались друг друга, пока не оказались у него. Он не слишком хорошо понимал, с чего начать, и мне пришлось его подтолкнуть. Однако он довольно охотно шел навстречу моим прихотям. В результате я на долгие часы предоставил ему свое тело. Стыд, боль, мне все было мало, я был только пустотой, и чем глубже я погружал в нее этого парня, чем больше я позволял в себя проникать его костяку, его мускулатуре, его толстому, но странно заостренному члену, тем больше эта пустота разверзалась, углублялась и раскрывала мне мрачные просторы своей необъятности. В конце концов осталась только изнемогающая, трепещущая плоть. Пареньку, которым начинало овладевать прежнее смущение, показалось, что он уже влюбился. Я сразу остыл, его энтузиазм был мне противен, еще больше я был противен сам себе. Я оделся и ушел, резко оборвав его признания. На лестничной площадке снаружи его убогой комнатки был туалет, но я слишком спешил, я был слишком подавлен стыдом и даже не остановился. Это была ошибка, так как через минуту на улице я почувствовал неодолимый позыв. Еще не рассвело, все кафе, которые попадались мне навстречу, были закрыты. Кое-как я добрался до дома. Мне пришлось подниматься по черной лестнице; каким-то чудом на первом этаже я наткнулся на туалет, я больше не мог сдерживаться. Задыхаясь от боли, весь красный, я бросился туда, даже не закрыв за собой дверь, и чуть не опоздал: меня прорвало. Можете поверить, это было весьма мучительно. У меня не переставая крутило кишки, и я надолго застрял в сортире, вздрагивая от малейшего шума в ужасе, что меня застигнут врасплох. Я был весь в поту, кругом было дерьмо. Мне удалось привести в порядок штаны и кромку унитаза; что касается трусов, то об этом нечего было и думать, я выскользнул из них и швырнул в один из мусорных баков во дворе, где они исчезли среди отходов. Опустошенный, дрожащий, я добрался до своей комнаты. Я задыхался от глубины своего позора, но в то же время мне хотелось еще, мне безумно хотелось отдаться ему, я потерял всякое представление о самом себе, мое тело впало в неистовство; от омерзения меня охватил такой ужас, что мне хотелось опять погрузиться туда безвозвратно. Поспав, я почувствовал себя спокойнее. Немного позднее… но хватит об этих глупостях. В то время, о котором идет речь, я определенно не заходил так далеко — разве что в снах. Схема тем не менее была та же. Однако в моей нынешней ситуации было несколько отличий, которые, без сомнения, тоже сыграли свою роль. Прежде всего, у меня была цель, вполне конкретный пункт назначения, что бывало далеко не всегда. Ко всему прочему, у меня была корреспондентка. Конечно же, ее отсутствие, расстояние между нами как-то сказывались на моей подавленности. Но куда сложнее определить роль этого расстояния в моем помутнении. Вероятно, оно сказывалось, но с другой стороны, мне кажется, что это было облегчающим фактором, в том смысле что оно предлагало моей нездоровой жажде выход, возможно эфемерный, но чью эффективность нельзя отрицать, выход, который заключался в разорительных телефонных звонках и особенно в серии бесконечных писем, написание которых порой занимало несколько дней. Странным образом эти письма и звонки, пусть и не лишенные некоторого эротизма, были в общем-то довольно целомудренны и даже иногда принимали оборот, можно сказать, идеалистический. Учитывая мое тогдашнее состояние, это могло показаться странным, тем более что, как я уже говорил, мои желания, по крайней мере отчасти, находили в этом удовлетворение. И это не было какой-то сублимацией, отнюдь. На самом деле, нежнейшие слова могли вызвать в моей голове целую оргию непристойных картинок, определенно имеющих отношение к моей корреспондентке, другие же — образы, скорее похожие на того паренька, которого я нашел на набережной. Точно так же по прошествии нескольких почти спокойных, мирных дней я вдруг начинал писать невероятно мучительные, жестокие, отчаянные письма. Честно говоря, от этого всего моя голова шла, да и сейчас идет, кругом. Как бы то ни было, время тоже шло. И оно худо-бедно прошло, это правда. Каким бы это ни было для меня испытанием. Нужно признать: однажды ожидание закончилось. Но, можете не сомневаться, оно начнется опять.