За едой ребенок, сидя между нами, болтал о своих сражениях. Я рассеянно слушал его, смакуя холодное белое вино и обжаренные в чесноке лангустины. Женщина, чье тонкое лицо обрамляли выбившиеся из узла локоны, тоже, улыбаясь, пила вино. Наконец ребенок замолчал, впившись в лангустин и пытаясь раскусить его клешню маленькими молочными зубками; я утерся салфеткой и потрепал его кончиками пальцев по светлой, как у матери, голове. Поев, он быстро убрал за собой посуду и помчался по лестнице, вытирая жирные пальцы о пижаму; вслед ему неслись мягкие упреки матери. Она пошла вниз, чтобы его уложить, а я закончил убирать со стола и, тщательно вымыв руки, принялся допивать вино. На стереосистеме лежала коробка с дисками — недавняя запись «Дон Жуана»; я поставил третий диск и, сев у панорамного окна, закурил маленькую тонкую сигару, разглядывая шафрановые крапинки вечернего света среди зелени сада. Командор вот-вот должен был явиться на ужин, и я задумался о значении этого грозного нравоучительного персонажа. Он требовал, чтобы взбунтовавшийся сын подчинился его закону; но разве тот не пронзил его еще в начале первого акта? По-видимому, толку от этого было немного, потому что вот он вернулся, еще более монументальный и смертоносный, сокрушитель всех наслаждений. Конец надвигался, но сын изо всех сил боролся за каждую пядь, как упрямый мальчишка, изворотливый и непокорный, отказываясь подчиниться этому мертвому, устаревшему, удушающему закону даже под угрозой смерти. Снаружи смеркалось, я встал и зажег одну за другой лампы в гостиной. Затем налил себе еще бокал. Диск уже заканчивался, оставалась только маленькая финальная буффонада, которая звучала, как последний отголосок глумливого хохота этого строптивого проказника. Вскоре женщина снова поднялась ко мне, и я последовал за ней наверх. Ее бедра мягко покачивались в полумраке лестницы. Пока она была в душе, я мельком проглядел фотографии, лежавшие на комоде: на всех был я вместе с ребенком, в разное время и в разных местах — в цирке, на пляже, на лодке. Ни одна из них не задержала мой взгляд, и я положил их обратно, прежде чем начать раздеваться, рассеянно изучая свое худощавое мускулистое тело в большом вертикальном зеркале рядом с дверью. Со спины мое тело показалось мне почти женским, я стал рассматривать свой зад, белый и круглый. Когда она вышла из ванной, голая и все еще мокрая, обвязав свои длинные волосы полотенцем, я притянул ее к себе за плечи и толкнул на покрывало из плотной золотистой материи, расшитой длинными зелеными стеблями травы. Тихо вскрикнув, она упала на живот, и я, протянув руку, выключил свет. Теперь комнату освещало только бледное сияние луны; из окон, за которыми резко вырисовывались безумно перекрученные побеги глицинии, оно струилось на зеленые стебли вышивки, простертое на ней белое тело, длинную худую спину, бедра, два полушария ягодиц. Я лег на это тело, и оно вздрогнуло. Полотенце упало, и волосы закрывали лицо. Стопами я раздвинул ей ноги, просунул руку под живот, чтобы приподнять бедра, и уперся напряженным членом в ее отверстие. Но там было сухо, я слегка отодвинулся, послюнил пальцы и увлажнил его, нежно массируя. После этого я вошел легко. Ее дыхание участилось зад задвигался подо мной, длинное тело, стиснутое в моих руках, напряглось, и она издала крик, который сразу же оборвался. Я почувствовал, что таю от удовольствия, длинная, тончайшая игла наслаждения пронзила мне спину, кожа на затылке натянулась, и по ней побежали мурашки. Я повернул голову: в зеркале, белом от лунного света, я снова увидел свой зад, тыльную сторону своих жилистых бедер и ее бедра, стиснутые ими, а между — темные, багровые, неясные очертания. Завороженный непристойным зрелищем, я замедлил движения; женщина, чье тело тонуло в длинных стеблях травы, вышитых на покрывале, трепетала, ее рука искала мое бедро — я видел это в зеркале, — покрытые лаком ногти впились мне в мышцы, как вдруг дверь рядом с зеркалом распахнулась и в полосе лунного света я увидел заостренное личико ребенка, который смотрел на нас во все глаза, упрямо сжав губы. Я замер. Лицо оставалось неподвижным; сбоку от него я по-прежнему видел сдвоенный массив бедер и между ними темный сгусток гениталий. Я чувствовал, как удовольствие нарастает, женщина стонала, я резко отстранился перекатился на бок, мой член, влажный и багровый, все еще пульсировал, я кончал длинными струями; почти не осознавая этого. Лицо мальчика исчезло в темноте лестницы, было слышно, как босые ноги быстро-быстро шлепают по каменным ступеням, женщина в замешательстве растерянно смотрела на меня, я все еще кончал. Весь в поту и прерывисто дыша, я откинулся на спину и рассеянно вытер живот простыней; женщина была уже на ногах, и, накинув халат, последовала за ребенком.