Рассказывали, будто однажды на корабле Ксеркс попал в бурю. Корабль был полон знатной свитой. Кормчий сказал: «Государь, если мы не избавимся от лишних людей, мы потонем». Ксеркс повернулся к персам: «Пришла пора доказать вашу любовь ко мне: спасение мое в ваших руках». Вельможи в шитых одеждах один за другим склонились перед царем и один за другим бросились в море. Облегченный корабль достиг берега. Здесь Ксеркс велел вывести кормчего вперед, за спасение царя увенчать его золотым венком, а за погибель стольких знатных персов — казнить.
Но Геродот не склонен верить этому рассказу. «Я полагаю, все согласятся со мною, — рассудительно пишет он, — что царь поступил бы так: гребцов побросал бы в море, а вельмож посадил на весла». Но главная причина даже не в этом, а в том, что Ксеркс, как было сказано, возвращался в Азию не морем, а посуху.
А если нужны доказательства, что Ксеркс возвращался посуху, то доказательства этому вот: в городе Абдере до сих пор хранятся золотой меч и шитая золотом царская шапка, которые Ксеркс оставил здесь в знак своей милости. Сделал он это потому, что только здесь, в месяце пути от Греции, он почувствовал себя в безопасности и лег спать, не опоясанный мечом. Впрочем, об этом рассказывают одни только абдерцы, так что этому можно верить, а можно и не верить.
Как Фемистокл был признан лучшим из греческих полководцев
Поределый царский флот день простоял в афинской гавани, а потом отплыл к берегам Азии: в Греции он был более не нужен. Плыли быстро и осторожно: в одном месте приняли цепь островов за цепь кораблей и далеко ее обогнули.
Греки не сразу поверили своей победе. Ночь после боя они провели на Саламине, огородив лагерь обломками кораблей: ждали нападения. Наутро стали собирать добычу — персидское золото, корабельную утварь, богатую одежду с трупов: все, что море выбрасывало на берег. Десятую долю послали в Дельфы: там на эти средства была отлита статуя Аполлона в двенадцать локтей вышины, с корабельным носом в руке. Остальное разделили между собой.
Когда стало ясно, что персы уходят, началось ликование. Афиняне рвались преследовать врага, мстить за разоренную родину: «На Геллеспонт! Разрушим мост, отрежем царя, уничтожим персов!» Фемистокл остановил их: «Не мешайте врагу отступать, не доводите его до крайности: кто отчаялся в спасении, тот страшнее в бою». Стоял сентябрь, приближались равноденственные бури, плыть было опасно: греки послушались Фемистокла.
А в лагерь Ксеркса вновь пробрался верный раб Сикинн: «Царь, афинянин Фемистокл, желающий тебе победы, передает: афиняне хотят идти на Геллеспонт, сегодня их удалось отговорить, но удастся ли завтра — неведомо; спеши!» И спеша к Геллеспонту, теряя своих воинов тысячами, не снимая меча ни днем ни ночью, царь помнил и верил, что афинянин Фемистокл желает ему победы.
Вместо Геллеспонта греки поплыли к эгейским островам: наказывать тех, кто шел вместе с персами. Десять лет назад Мильтиад после Марафона отправился требовать дань с острова Пароса, но безуспешно. Десять лет спустя Фемистокл после Саламина двинулся требовать дань с острова Андроса, но тоже безуспешно. Андрос был гол и скалист, здесь не было даже мрамора, Фемистокл объявил андросцам: «Я пришел к вам с двумя мощными божествами — Убеждением и Принуждением». Андросцы ответили: «А не велят нам платить тоже два мощных божества: Бедность и Нужда».
С Андроса так и не удалось ничего получить; но соседние острова, устрашенные, дали дань. С этой добычей флот ушел на зимнюю стоянку в Коринф, к укреплениям на перешейке.
В Коринфе, у алтаря Посейдона, владыки морей, двадцать флотоводцев собрались, чтобы решить: кто из них был лучшим в этой войне. Каждый называл двух: первого и второго по достоинству. Первым каждый называл сам себя, вторым каждый называл Фемистокла. Так Фемистокл получил двадцать голосов, а каждый из остальных — по одному.
В Спарте герои Саламина получили два оливковых венка: Эврибиад — за отвагу и мужество, Фемистокл — за ум и проницательность. Фемистоклу подарили, кроме того, боевую колесницу, лучшую в Спарте, а на обратном пути до границы его сопровождали триста лучших спартанских воинов. Ни до ни после самолюбивые спартанцы не оказывали такой почести никому из иноземцев.
Один человек, родом с маленького островка Серифа, завидуя, сказал Фемистоклу: «Ты обязан своей славой не себе, а своему городу». Фемистокл ответил: «Ты прав: ни я бы не прославился, будь я серифийцем, ни ты бы не прославился, будь ты афинянином».
Не нужно удивляться, что наградой был простой лиственный венок, увядающий в несколько дней. Таковы были греки: они не давали долговечных наград, чтобы, любуясь на старую награду, человек не переставал стремиться к новым. На самых знаменитых греческих играх-состязаниях — Олимпийских, Истмийских, Пифийских — наградами тоже были венки: из оливковых листьев, из сельдерея, из лавра. В год Фермопил и Саламина Олимпийские игры справлялись обычным чередом. Ксеркс спросил: «Из-за чего же состязались там греки с такой страстью, что даже забыли прислать помощь своим бойцам в Фермопилы?» Ему ответили: «Из-за оливкового венка». Тогда молодой Тигран, сын Артабана, воскликнул: «Горе нам, царь! Ты повел нас против тех, кто даже состязается не ради денег, а ради чести».
Рассказ десятый, место действия которого — Платея, а главный герой — спартанец Павсаний
Битва при Платее: август 479 г. до н. э.
Что делал Мардоний, оставшись в Греции
Оставшись в Греции, Мардоний отвел свои триста тысяч войска зимовать в Фессалию. Только хлебородная Фессалия могла прокормить этот люд. Брошенные греческими союзниками, фессалийцы принимали и кормили персов не за страх, а за совесть.
У фессалийцев был свой расчет на персов. Фессалийцы издавна вели соседские войны с фокидянами. Последняя война кончилась для них позорно. Фокидяне набелили гипсом шестьсот своих воинов в одежде и с оружием, и эти шестьсот ночью напали на лагерь фессалийцев, рубя в темноте всех, кто не побелен. Фессалийцы, обезумев от ужаса, даже не защищались и гибли, как овцы.
Опомнившись от поражения, фессалийцы решили отомстить: они пошли на врага всей своей конницей, а конница у них была, как мы уже знаем, лучшая в Греции. Но фокидяне и тут взяли хитростью. В горном проходе на пути у конницы они вырыли широкую канаву, заставили ее всю глиняными глубокими кувшинами, а сверху слегка присыпали землей. Фессалийские кони провалились на скаку и поломали себе ноги, а всадников изрубили фокидяне.
Теперь фессалийцы привели на Фокиду персов. Страна была разорена, а людям было приказано дать в царское войско тысячу бойцов. Тысяча бойцов явилась. Мардоний окружил ее конницей со всех сторон; уже натягивались луки, уже метились стрелы; фокидяне, видя свой конец, сомкнулись плечом к плечу и ощетинились копьями на все четыре стороны. Тут конница умчалась, а к фокидянам вышел глашатай Мардония и провозгласил его слова: «Будьте спокойны, фокидяне: вы храбрей, чем о вас говорят. Будьте так же храбры и у меня на службе: в услугах вы не превзойдете ни меня, ни царя».
Пока Мардоний испытывал храбрость фокидян, помощник его Артабаз занимался осадой Потидеи. Это был греческий город невдалеке от Афона, вдруг взбунтовавшийся против персов. Артабаз осадил Потидею; уже нашелся в городе изменник по имени Тимоксен из города Скионы; уже поддерживалась с ним связь с помощью стрел, обернутых записками и пускаемых в условное место. Но как-то раз персидский стрелок промахнулся, и стрела с запиской ранила нечаянного потидейца. Сбежался народ, записку прочитали, и Тимоксена изобличили. Измена не состоялась, и Артабазу пришлось отступить от Потидеи. А изменника Тимоксена из города Скионы наказывать не стали — для того, чтобы неразумные люди не говорили потом про его земляков: «все они, скионцы, изменники!»