-- Нет, и не говори.
-- Ну, черт с вами!
-- По рукам?
-- Ладно.
Голубев и старшина ударили по рукам и дружески распростились. Затем Голубев скрылся у себя во флигеле, а старшина, выйдя за ворота, зашагал под дождем через площадь.
III
На другой день утром Псалтырин проснулся разбитый и больной. Заснув лишь в третьем часу ночи, он спал плохо и тревожно. Хмурясь и охая, он едва поднялся с постели. В окно глядело хмурое, ненастное утро. Шумел ветер, в окно хлестал дождь.
Маленький худенький старичок с безбородым лицом старой бабы, по прозванию Марыч, внес самовар. Марыч занимал при заводе совершенно фантастическую должность заводского чертежника, на самом же деле служил на побегушках, в качестве не то лакея, не то рассыльного. Поставив на стол самовар, Марыч низко, по-старинному, поклонился и пожелал Псалтырину доброго утра.
-- Здравствуй, здравствуй, Марыч,-- рассеянно сказал Псалтырин.
Марыч подал ему платье и тщательно вычищенные сапоги, затем занялся приготовлением чая. Исполнив все, он по-бабьи подпер щеку рукой и с благочестивым видом стал у порога в ожидании разговоров. Против обыкновения, Псалтырин, не сказавши ни слова, уселся за чай. Согнувшись,- с выражением душевной муки в неподвижно устремленных глазах, он рассеянно мешал ложечкой в стакане и машинально прислушивался к прихотливо-тоскливой песне потухающего самовара. На улице завывал ветер.
-- Старшина дожидается,-- сказал, наконец, Марыч, не выдержав тягостного молчания.
-- А? -- переспросил Псалтырин.
-- Старшина пришел.
-- Старшина? Какой старшина?.. Ах, да... Ну, пусть войдет.
Через минуту вошедший старшина помолился на икону, поклонился и сказал:
-- Чай с сахаром!
-- Здравствуй,-- холодно отвечал Псалтырин.-- Ну, что?
-- Ничего-с. Приказали придти.
-- Да, да, да... Ну, что ж ты придумал?
-- Да что... На вашу милость положились.
-- Ты говори толком.
-- Во всем без препятствия.
-- Ничего не понимаю.
-- Согласны сделались мужички... Стало быть, ежели на Соболевском, к примеру, и на то согласились из вашей воли не выходить.
Псалтырин посмотрел на него с недоумением.
-- На Соболевском? Из моей воли не выходить? Что ты говоришь?
-- Так точно.
-- Что это значит? Как на Соболевском, ежели туда проехать никак невозможно?
-- Уж, стало быть, стараться будут как-нибудь.
-- Черт знает что!
Псалтырин, почуяв опять какую-то каверзу, взволнованно заходил по комнате. Лицо его покрылось пятнами.
-- Что это значит? Скажи хоть раз в жизни правду без подвохов!-- звонким голосом закричал он.
-- Говорят: ежели на Соболевском, и на том без препятствия.
-- Да ты скажи мне: можно туда проехать?
-- Кто его знает, можно ли. Конечно, я, например, не езжал.
-- Стало быть, нельзя?
-- Кто знает! Может, и проедут, благословясь.
-- Да как проедут, когда нет дорог? Скажи мне по совести, отчего такая перемена?
-- Разве их поймешь! Хомутаются, хомутаются. Сами знаете, какой у нас народ. Галдят, галдят безо всякого толку. Так и тут: пошумели, пошумели, а теперь "спасибо, говорят, и на этом". Сами знаете, вам хорошо известно о нашей необразованности.
-- Все ты врешь. Не верю я тебе ни на один вершок. Марыч! Позови ходоков, что были у меня, Куприянова и Киселева. Живо!
-- В волость беги, они в волости сидят,-- прибавил старшина.
Вскоре явились ходоки, несколько встревоженные.
-- Что у вас случилось? Какая вас блоха укусила? -- накинулся на них Псалтырин.
Ходоки тревожно переглянулись, вопросительно взглянули на старшину и спросили:
-- Насчет чего это?
-- Старшина просит отвести Соболевское урочище,-- так, говорит, общество желает. Верно это?
-- Верно.
-- Но почему? Что это значит?
-- Время не терпит,-- сказал Куприянов:-- Докудова тянуть? Ждали-ждали, просили-просили, конца-краю не видно! Осень на дворе,-- не до зимы тянуть.
-- Так. А если я вам Сухой лог отведу, как вы сами просили, тогда как? Ладно?
-- На что лучше...-- скороговоркой начал было Киселев, но Куприянов не дал ему договорить.
-- Погоди, не мели! -- сказал он сердито и затем обратился к Псалтырину: -- Не путай ты нас ради Христа, отводи Соболевское: и тебе по нраву, и нам по душе. Мы теперича согласны, больше ничего.
-- Чудеса! Вчера слышать не хотели, а сегодня просите -- что это такое? Объясните мне ради бога.
-- Чего тут объяснять, барин? Ты сам нас уговаривал на Соболевском. Мы согласны -- больше ничего.
Псалтырин, неожиданно рассердившись, вышел из себя.
-- Мерзавцы! -- закричал он звонким голосом, сверкая глазами.-- Предатели! Вор на воре, мошенник на мошеннике. Кому верить, кого слушать? Сам черт не разберет!.. Я, впрочем, знаю, чьи это штуки! Я разберу! И я вам все-таки Сухой лог отведу, мерзавцы!
Мужики, опустив глаза, притихли и съежились.
-- Все-таки Сухой лог отведу. Да, так и знайте!.. Марыч, позвать ко мне Ирода! Позови этого негодяя!
Марыч скрылся.
-- Я знаю, чьи это штуки!.. Предатели! Друг друга съесть готовы, мошенники!.. Есть ли у вас хоть что-нибудь человеческое! -- кричал Псалтырин, как исступленный.
Вернувшийся Марыч доложил, что Голубев рано утром уехал на мельницу.
-- Ara!.. Знает кошка, чье мясо съела!.. Ну да хорошо, хорошо... не отвертится. А вы, милые люди,-- обратился Псалтырин к мужикам,-- можете убираться вон, нам рассуждать больше не о чем! С богом!.. с Иродом в стачку вошли -- ясное дело. Вон!
Испуганные старшина и ходоки поспешно удалились.
Псалтырин, бледный, с перекосившимся от гнева лицом, остался один среди комнаты. Руки его нервно дрожали, глаза горели лихорадочным блеском. В комнату неслышно вернулся Марыч с злорадно-торжествующей улыбкой на лице. "Как он их!.. Так и надо, так и надо!" -- думал он.
-- Неужели я так малодушен и подл, что еще оставлю на службе этого наглого негодяя? -- говорил Псалтырин вслух.-- Вор, мошенник, грабитель!.. Никогда. А ходоки? А старшина? Каковы негодяи!.. Боже мой, какая подлость, какая грязь! Можно с ума сойти!.. Ну-ка ты, старая крыса! -- обратился он к Марычу: -- рассказывай, как дело было...
Марыч просиял. С таинственным видом и фамильярной улыбкой сообщника он подошел ближе и заговорил, понизив голос до полушепота:
-- Такое дело. Главная статья -- запугал он их протоколами. "Все одно, говорит, нам из его воли не выйти, так ли, сяк ли, а он нас доймет".
-- Кто это он?
-- Старшина это про Ирода говорит: "Запужает он нас, говорит, протоколами: кто, говорит, больше кричал, с того и зачнет".
-- Какими протоколами?
-- А по лесной части. Страсть они их боятся! Был, не был в лесу, тут всегда можно погубить человека. Ну вот, они и напуганы.
Псалтырин нашел, что в этом нет ничего невероятного. Он вспомнил, как год тому назад был привлечен к суду за самовольную порубку человек, давно умерший; как крестьянин Пустышев, проживши несколько лет в другой губернии и вернувшись на родину, оказался по такому же делу приговоренным к тюремному заключению и, за пропуском всяких сроков, должен был отбыть это наказание; вспомнил и многое другое.
-- Ужасно, ужасно! -- бормотал Псалтырин.
-- На шести цалковых порешили,-- рассказывал между тем Марыч: -- пятнадцать просил, десять просил -- не дали, уперлись. Ну, он и согласился на шесть.
"Съехал, однако, на шесть,-- с злорадством подумал Псалтырин,-- а не будь меня, и двадцать содрал бы".
-- Ироду-то только по пятишне пришлось,-- повествовал Марыч,-- а цалковый волостным за хлопоты.
-- Однако по пяти рублей -- тысячу двести восемьдесят рублей. Ну, да хорошо, посмотрим, как ты их получишь, дьявол!
-- Чего! Уж он получил. Вчера вечером и деньги отдали; им страховка из земства вышла, так из страховки. Теперь в расчете.
Псалтырин был поражен.
-- А ты не врешь? -- спросил он, остановившись перед Марычем со сверкающими глазами.