Псалтырин лежал на диване. Увидев жену, он приподнял голову.
-- Ага! -- сказал он, с усилием поднимаясь.-- Донна Анна!.. Откуда ты, о донна Анна?.. Донесли! Доложили!.. Ага! И Митька здесь. Ну, полюбуйся, полюбуйся на родителя.
-- Здравствуй, Саша! -- сказала барыня, скоро и весело подходя к нему, и хотела его поцеловать.-- Мы совсем тебя потеряли и так соскучились, что, не предупредив, решились приехать. Притом ты ничего не писал, мы так беспокоились.
Псалтырин грубо отстранил ее рукой.
-- Незачем! -- вскричал он и дрожащею рукой налил из графина водки, расплескав ее по столу.-- Незачем! -- повторил он, выпивая рюмку и делая странные гримасы. Водка текла у него с бороды на открытую волосатую грудь.
-- Ты бы оделся, Саша, ты такой непрезентабельный.
-- Незачем! -- с пьяным упорством твердил Псалтырин.-- Вот запил... видишь? Ну, смотри, любуйся, какие на мне узоры написаны!.. Грязен, как свинья! Ну и что же?.. Так и надо, так и надо.
-- Мы хотели тебе сделать сюрприз,-- приехали, не предупредив,-- говорила между тем жена с беззаботным видом, но едва сдерживая слезы.
Псалтырин захохотал.
-- Сюрприз? Покорно благодарю.
-- Мы хотели тебя звать домой, ведь Митя на днях уезжает.
-- С богом!
-- Мама, разденься,-- сказал Митя.
-- Ах, да, да... Хорошо, хорошо.
Барыня суетливо стала снимать с себя шаль, шубу и калоши.
-- А ты зачем здесь, щенок? -- обратился Псалтырин к сыну, который упорно, строго и презрительно-холодно смотрел на отца. Митя пожал плечами и ничего не ответил.
-- Не одобряете-с? -- продолжал отец.-- Вижу, вижу, Митенька Козелков... Знаю, что вы неумолимо строги, господин Козелков, будущий помпадур... Ну, что делать? Что делать? Не взыщите!
-- Дайте нам чаю, маме необходимо согреться,-- распорядился Митя, обращаясь к Ироду. На слова отца он не обратил никакого внимания.
Вскоре подали самовар, сливки, масло и белый хлеб. Митя молча, с видимым аппетитом, принялся за чай. Барыня, не переставая говорить, растерянно хлопотала около самовара. Руки у ней дрожали и голос прерывался от подступавших слез, хотя говорила она все о веселых и безобидных вещах: о городских новостях, о каком-то Петре Степаныче, который у них был с визитом, о театре, о забавных приключениях в дороге. Псалтырин, казалось, впал в состояние отупения и не слушал. Когда руки его машинально протягивались к графину, у жены вырывалось подавленное восклицание, и она как-то вся опускалась, но, быстро овладев собой, опять начинала весело и беззаботно болтать.
Напившись чаю, Митя заявил, что пора ехать домой.
-- Дни короткие, дорога плохая,-- сказал он,-- и так к вечеру едва поспеем домой.
Мать с укоризною взглянула на сына.
-- Погоди, дружок, нельзя же так вдруг,-- шепотом возразила она.
-- Нечего тут миндальничать,-- ответил он громко.
Она испуганно взглянула на мужа и с стремительною быстротой заговорила о чем-то постороннем.
-- Маточка! -- заговорил Псалтырин, точно пробуждаясь от сна.-- К чему ты тараторишь? Как горох сыплешь... к чему?.. Зачем эта ложь? Что я, ребенок, что ли?.. Ты за мной приехала, так и говори: поедем, довольно безобразничать, а то "сюрприз"... Ох, боже мой!..
-- Что же, поедем, голубчик!
-- А вот не поеду!.. Ни за что!..
-- Как не поедешь, Саша?
-- Не поеду!
-- Положим, ты поедешь, отец,-- вмешался Митя, бледный, с блестящими от гнева глазами.
-- Что-о?!
-- Я тебе говорю, что ты поедешь.
-- Ты говоришь?.. Что же, ты силой меня повезешь, а?
-- Если понадобится, то и силой.
-- Митя, Митя! -- с ужасом заговорила мать.-- Ради бога, ради создателя!..
Псалтырин поднялся на ноги и, сжав кулаки, весь затрясся от гнева.
Барыня бросилась к мужу и, обнимая его, говорила:
-- Ради бога... Саша!.. Милый!.. Успокойся... Митя, уйди!
Но Митя не уходил и упорно смотрел на отца, гипнотизируя его взглядом.
-- Уйди, уйди! -- кричала ему мать.
-- Мама, вспомни, что мы с тобой говорили.
-- Уйди, уйди!
Между тем Псалтырин рвался из рук жены, размахивал руками и выкрикивал ругательства.
-- Негодяй!.. Щенок!.. Как ты смеешь?.. Я тебя ненавижу, ненавижу!..-- кричал он в исступлении.
Размахнувшись, он нечаянно ударил жену по лицу и, заметив, что она со стоном ухватилась руками за ушибленное место, сразу опомнился. С внезапною нежностью он обнял и ловко посадил ее на диван.
-- Прости, милая,-- говорил он, целуя ее руки.-- Тебе больно?.. Ну, прости, прости... Ну, я свинья... Господи! Что это?
-- Ничего, ничего, пустяки,-- отвечала она сквозь слезы, счастливая, что он ее приласкал.
Мите были невыносимы эти "телячьи нежности", и, насупившись, он отвернулся к окну.
-- У тебя, маточка, все же доброе сердце, доброе сердце,-- говорил Псалтырин расслабленным голосом, лаская жену.
-- Поедем, голубчик,-- говорила она.
-- Поедем, поедем, мне все равно... все равно... Меня только этот возмущает... Митька. У-у, зелье!.. Ты меня извини, я выпью... должен выпить... необходимо...
-- Не пей, Саша.
-- Нет, нет... только одну, только одну... уж ты позволь...
Псалтырин выпил рюмку и хотел налить другую, как вдруг Митя взял графин со стола и переставил на окно, сказав: "Довольно!"
Барыня страшно побледнела, ожидая, что сейчас разыграется дикая сцена. Однако все обошлось неожиданно благополучно. Псалтырин как-то тупо посмотрел на рюмку, на переставленный графин, попытался что-то сказать, но вместо того махнул рукой.
-- Ну, хорошо... Ну, довольно,-- пробормотал он, откидываясь на диван.
Через полчаса Псалтырины сидели в экипаже.
-- До свиданья, до свиданья,-- кивая головой и приветливо улыбаясь сквозь слезы, говорила барыня Голубеву, который без шапки стоял подле экипажа и кланялся.
-- До свиданья,-- машинально повторял Псалтырин, также кивая головой и блуждая бессмысленным взглядом.
-- Трогай! -- скомандовал Митя.
Лошади дернули. От толчка голова Псалтырина мотнулась, как у новорожденного ребенка. Жена уложила его на подушку. Непролазная грязь, темносинее, хмурое небо, холодный, насквозь пронизанный сыростью ветер, мокрые заборы, мокрые крыши, черные стаи галок на колокольне, хмурые лица встречных мужиков и баб -- все казалось проникнутым безнадежною тоской, скукой, хандрой. Когда проезжали мимо толпы мужиков, собравшихся около волостного правления, Псалтырин вдруг высунулся из экипажа и закричал: "Смотрите, православные, управляющего везут! Смотрите..."
Он не докончил фразы, потому что сильным ударом в грудь был отброшен назад, вглубь экипажа. Ударившись затылком о твердый остов повозки, он смотрел на сына помутившимся взором, в котором отразился такой чисто животный испуг, что Мите стало совестно и неловко. Барыня переполошилась, заохала, но, взглянув на кучера, опять сделала вид, что ничего особенного не произошло, и поспешила замять происшедшую неприятность разговором.
Так они ехали довольно долго. Псалтырин молчал и, казалось, о чем-то думал. Барыня поболтала и, наконец, умолкла. Митя, нахмуренный и строгий, сидел как истукан. Перед глазами расстилались желтые поля и зеленеющие полосы озими, мимо быстро мелькали обнаженные деревья и кусты. Повозка стала тихо спускаться с горы. Вдруг проглянуло солнце и яркими потоками света залило дорогу, грязные лужи, деревья, поля и синеющую впереди даль. Картина изменилась в одно мгновение, вся окрестность словно очнулась от сна, внезапно приняв веселый, смеющийся, радостный вид.
-- Ах, солнышко, солнышко! Боже мой! Солнышко! -- пронзительным и детски-радостным голосом воскликнул Псалтырин, простирая руки, и, упав головой на подушку, всхлипывая, зарыдал, как дитя.
Между тем солнце скрылось, и кругом опять все потускнело, приняв прежний уныло-безотрадный, нахмуренный облик.
ПРИМЕЧАНИЯ