Он махнул рукой и замолчал.
Мы прошли дальше по берегу. Картина везде была одинакова.
Солнце коснулось края земли. Неожиданно быстро похолодало. Надо было возвращаться в город: ребята продрогли, да и стемнело.
Мы усадили дозорных в машину, а сами с Бабаевым отправились пешком: и он, и я жили в микрорайоне неподалеку от строящегося универсама. Ходу – минут сорок. Хотелось обсудить увиденное.
Обоих нас волновал вопрос: как бензин или керосин могли попасть в Берестень? Промышленных стоков в озеро ни от одного предприятия в городе не было. Как я уже сказал, база нефтепродуктов находилась на противоположном конце Зорянска. Судя по тому, что загрязнение распространилось по всему зеркалу, нефтепродуктов в воду попало немало…
– Не ведет Берестеню,– со вздохом сказал Бабаев.– Мне рассказывали, что лет двадцать назад в нем хотели разводить омуля…
– Омуля?– удивился я.– Не слышал.
В Зорянске я жил всего десять лет.
– Да, омуля,– кивнул Олег Орестович.– Вода чистая, и условия вроде подходящие. Вот его и облюбовали ихтиологи. Хотели провести эксперимент. Если бы дело выгорело, то поставили бы рыборазведение на промышленную основу. Начинание сулило большие доходы. Но сначала надо было, образно выражаясь, освободить будущее омулевое поле от сорняков. То есть свести на нет малоценную рыбу – окуней, плотву, красноперку…
– Господи,– вырвалось у меня.– Сорную! Да я, возвращаясь с рыбалки, радуюсь, если на кукане у меня болтается десяток окуней! Л уха из них!…
– Не рыбак,– улыбнулся Бабаев.
– Сразу видно. Извините, Олег Орестович, что перебил. Продолжайте…
– Так вот, обработали Берестень полихлорпиненом, от которого окуни, плотвички и прочие аборигены богу душу отдали. Весной заселили озеро мальками байкальского омуля и стали ждать… А через несколько лет убедились, что ждут у моря погоды… Не развелся омуль.
– Почему?– поинтересовался я.
– Щука съела. Расплодилась – страсть и стадо мальков без остатка сожрала…
– А как же этот самый?… Ну, полихлор…
– Полихлорпинен? Выходит, не подействовал на зубастую хищницу. Пришлось «перепахивать» поле заново. Опять травили полихлорпиненом да еще для полной победы – карбофосом. Элементарное, между прочим, средство от тараканов… Результаты превзошли все ожидания. Не только рыбы – жучка у воды, бабочки над водой не водилось. Радовались: теперь-то у омуля врагов не будет… Через некоторое время произвели новый «засев» мальков с далекого Байкала. Проходит год, другой, третий… Ихтиологи констатируют: омуля нет, зато окунь идет косяками…
– Как это?
– Анекдот, да и только,– засмеялся Бабаев.– Стали, естественно, искать причину. Ученые мужи ломали головы, а ларчик открылся просто! Жил неподалеку в деревеньке Желудеве старичок. Всю жизнь ловил в Берестене окуней. А тут пришел с удочкой, а окушков-то нет. Это когда озеро второй раз протравили. Старик наловил окуневой молоди в нашей Зоре и выпустил в Берестень. Живите, мол, и размножайтесь… Окуни подросли, расплодились и начисто истребили омуля… История повторилась, как со щукой.
Учитель замолчал.
– А дальше? – спросил я.
– Свернули эксперимент. То ли средства кончились, то ли у тех ученых-ихтиологов появилась другая идея, концепция, так сказать. Оставили Берестень в покое… А теперь вот кто-то другой эксперимент ставит. Эксперимент наоборот… По-моему, это идет от того, Захар Петрович, что у нас мягкое наказание за такие поступки…
– Почему же,– возразил я,– в Уголовном кодексе есть статья, предусматривающая наказание за загрязнение окружающей среды, в частности – водоемов. Если такие действия нанесли значительный урон: например, привели к массовой гибели рыбы, виновные могут быть лишены свободы на срок до пяти лет.
– А как измерить на самом деле любой урон? – покачал головой Олег Орестович.– Что на первый взгляд кажется пустяком, завтра может обернуться непоправимой бедой!… Удобрения… Обыкновенные удобрения, постоянно смываемые с полей в речку, постепенно убивают в ней все живое. Между прочим, Петр Первый повелевал бить батогами солдат, которые сбрасывали мусор в Неву. А офицеров, допустивших такое, штрафовали. Это на первый раз. В повторном же случае их разжаловали в солдаты. Представляете, в рядовые! Он же, Петр Великий, категорически запретил ездить на лошадях по льду петербургских каналов. Чтобы конский навоз после таяния льда не попадал в воду!
– Ну что ж, в решительности Петру отказать было нельзя,– улыбнулся я.
– Иначе невозможно. Зачастую именно разгильдяйство бывает виной тому, что называют загрязнением окружающей среды. А вернее, непонимание. Мол, природа стерпит… Нет, не стерпит,– грустно покачал головой Бабаев.– Знаете, Захар Петрович, как-то в студенчестве мне на глаза попался афоризм Гераклита: «Человек неразумен… Умом обладает только окружающая среда…» В юношеском максимализме, когда кажется, что величие гомо сапиенса не может быть подвержено сомнению, слова этого древнего мыслителя показались мне – как это поточнее выразиться?– ну, завихрением, что ли, философской мысли… Теперь я склонен думать, что Гераклит прав…
Мы уже подходили к дому учителя.
– Олег Орестович,– сказал я на прощание,– вероятно, понадобится ваша помощь, чтобы разобраться с Берестень-озером.
– О чем речь! – воскликнул Бабаев.– Я сам забью в набат. Уверяю вас, Захар Петрович, помощников у нас будет предостаточно. Общество охраны природы, ваш брат рыболов, не говоря уже об учениках нашей школы. Да и не только, думаю, нашей… И еще. Я считаю, что надо создать штаб по спасению Берестеня. Подключим радио, редакцию газеты «Знамя Зорянска»… Помните операцию «Лебеди»?
– Еще бы! – ответил я.
Случай, о котором вспомнил Бабаев, произошел прошлой зимой.
В начале января город облетела весть, что на Берестене каким-то образом оказалась лебединая стая. Почему она появилась в наших краях в такое время года и решила сделать привал, так и осталось загадкой для местных знатоков природы. Но тысячи зорянчан бросились к озеру, чтобы полюбоваться белоснежными грациозными красавцами, плескавшимися в полынье, которая никогда не замерзала: Берестень питался подземными источниками, которые не давали сомкнуться ледяной корке.
В нашей газете почти каждый день печатались заметки, освещающие пребывание в городе необычных пернатых гостей. Что и говорить, событие было уникальное. Ничего подобного не помнили даже старожилы.
Лебединую стаю – а она насчитывала восемьдесят одну птицу – взяли под свою опеку дозорные «голубого патруля», активисты Общества охраны природы, работники местного охотничьего хозяйства. Впрочем, вряд ли кто в Зорянске остался равнодушным к судьбе птиц. Все понимали: любоваться-то лебедями приятно, но надо сделать все необходимое, чтобы ни одна птица не погибла… А основания для тревоги были: в конце января – начале февраля ударили сильные морозы, да и пищи гостям не хватало.
Ежедневно на Берестене дежурили несколько человек. Каждый гражданин, прибыв на озеро, не забывал прихватить с собой какого-нибудь корма.
Лебеди прожили у нас всю зиму. А когда весна властно вступила в свои права, белоснежная стая взмыла в небо. Сделала прощальный круг над озером, словно благодаря собравшихся на берегу людей, и исчезла в синеве.
В дальнюю дорогу отправились все птицы – восемьдесят одна!…
– Вот увидите, Захар Петрович,– горячо произнес учитель,– и теперь нас поддержат. Весь город!
Придя домой, я тут же связался с начальником местной службы гидрометеорологии и контроля природной среды Чигриным. Он сказал, что незамедлительно пошлет на озеро людей, чтобы взять пробы воды.
На следующий день с утра Чигрин сам приехал в прокуратуру.
– В Берестене солярка,– сказал он, положив на мой стол результаты анализов.
– Солярка?– переспросил я. Чигрин кивнул.– Выходит, мы ошиблись. Я подумал, что керосин, Бабаев – бензин…
– Что в лоб, что по лбу,– буркнул Чигрин.
– Когда вы последний раз проверяли состояние воды в Берестене?
Наш «бог природы», как мы называли метеоролога, вздохнул: